Форум
Предлагаю ознакомиться :
Сон: про видение мною патриарха Тихона
Вообще снам не нужно верить.
И святые отцы говорят даже об особой «добродетели
неверования снам» (Блаж. Диадорх, в
«Добротолюбии»). Но иногда они бывают очевидно
правильными.
Очень кратко расскажу про видение мною патриарха Тихона.
Это было в год раздора митрополита Антония и
митрополита Евлогия. Я уехал из Парижа в Канны; там
служил ежедневно. И однажды вижу сон.
Будто я в каком-то огромном городе. Кажется, в
Москве… Но на самой окраине. Уже нет улиц, а
просто разбросанные кое-где домики… Место
неровное… Глиняные ямы. А далее бурьян и
бесконечное поле. Я оказываюсь в одном таком домике,
скорее, в крестьянской избе. Одет в рясу, без панагии
архиерейской, хотя и знают, что я — архиерей. В избе
человек 10—15. Все исключительно из простонародья.
Ни богатых, ни знатных, ни ученых. Молчат. Двигаются
лениво, точно осенние мухи на окне, перед замерзанием
на зиму… Я не говорю — и не могу говорить: им
не под силу слушать ни обличения, ни назидания, ни вообще
ничего божественного. Душа их так изранена — и
грехами, и бедствиями, и неспособностью подняться из
падения, — что они точно люди с обожженной
кожей, к которой нельзя прикоснуться даже и
слегка… И я, чувствуя это, молчу… Довольно
того, что я среди них, что они не только меня
«переносят», но даже «запросто»
чувствуют себя со мною (однако не фамильярно, ничего
вольного), не стесняются, «своим» считают.
«Только ты молчи, — безмолвно говорят мне их
сердца, — довольно, что мы вместе… Не трогай
нас: сил нет».
Мне и грустно за себя, что ничего не могу сделать, а еще
больше их жалко: несчастные они.
Вдруг кто-то говорит:
— Патриарх идет.
А точно они и ранее ждали его. Мы все выходим наружу. Я
среди группы.
Глядим — почти над землей двигается Святейший Тихон.
В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в
белом патриаршем куколе). Сзади него в стихаре
послушник поддерживает конец мантии. Больше никакой
свиты…
И не нужно: души больные, пышность излишняя
непереносима им.
Смотрим мы на приближающегося святителя и видим, как на
его лице светится необычайно нежная улыбка любви,
сочувствия, жалости, утешения.? Ну, такая сладкая улыбка,
что я почти в горле ощутил вкус сладкого…
И всю эту сладость любви и ласки он шлет этому народу!.
Меня же точно не замечает… И все приближается.
И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня
крестьян начинает что-то изменяться: они точно
начинают «отходить», оттаивать. Как мухи
при первых лучах весеннего солнца… Я даже внутри
своего тела начинаю ощущать, будто у них и у меня
«под ложечкою» что-то начинает
«развязываться», расслабевать…
«Отпускает»… После я узнал, что в этом
месте у нас находится нервный узел, так называемое
«солнечное сплетение» (куда и
«подкатывает» при горе)…
И в глазах их начинаю читать мысли:
«Гляди-ка, Святейший-то улыбается… Значит,
еще дышать-то можно, стало быть!»
И легче, легче становится им, бедным, загнанным.
А Святейший все приближается и все сильнее им
улыбается. Лицо его обрамлено рыжею бородою.
И когда он подошел уже совсем близко, я увидел, как лица
моих соседей тоже улыбались, но еще очень, очень
немного.
«Вот только теперь, — пронзила меня мысль,
— им что-нибудь можно сказать, теперь они стали
способны слушать: душа оттаяла. А там, в избе, и думать
нельзя было о поучениях».
И понял я, что сначала надо пригреть
грешную душу — и уже после выправлять. И
Святейший мог это: он очень любил этих грешных, но
несчастных детей своих. И любовью отогрел их.
И понял я, что раньше и невозможно было говорить с ними
(мне), а потому и не нужно было. Потому мы и молчали
в избе. И подивился я великой силе, какую имеет любовь!
Святейший приблизился. Кажется, мы — во всяком
случае я — поклонились ему в ноги. Вставши, я
поцеловал у него руку. Она мне показалась мягкою, пухлою.
Я впервые представился ему, как епископ. Но странное дело:
он не придавал этому никакого значения, будто не
замечал меня. Это показалось мне даже прискорбным. А
вся любовь его направлена была к этому скорбящему,
подавленному простонародью.
Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с
безмолвным вопросом (без слов, а сердцем, но его сердце
чует, о чем я думаю):
— Владыко! Ну что же нам делать там (за границею) ?
— то есть по вопросу о разделении Церкви между
митрополитом Антонием и митрополитом Евлогием. —
Куда же мне идти?
Он сразу понял вопрос, но, по-видимому, ничуть не
заинтересован был им, даже, скорее, прискорбно ему
стало. Улыбка, сиявшая доселе, исчезла.
Я ждал ответа… Какого? Можно было сказать ему: иди
к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в
этом стиле, вообще по поводу разделения… Но ответ
был совершенно неожиданным, какого никак не придумать:
— ПОСЛУЖИ НАРОДУ…
Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне
Святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об
юрисдикциях, а о службе народу… И именно народу, то
есть простонародью… Недаром в избе были одни лишь
мужики (и мой отец, бывший крепостной крестьянин)…
И не сказал «послужите», а в единственном
числе: «послужи». Это относилось ко мне
лично. И тогда вдруг мне стало ясно такое толкование слов
патриарха:
«И чего, вы, архиереи, ссоритесь между собою? Разве
дело в вас? Ведь вопрос — в спасении народа, и
именно простого народа. Спасется он, все будет хорошо,
— не спасется, все погибло. Что могут генералы без
солдат?»
И вдруг весь спор из-за власти поблек…
Теперь от меня требовался ответ…
И — к стыду моему! — я почувствовал и
трудность, и скучность серой работы среди того
простонародья, с которым я молчал в избе. Какое-то
искушение овладело мною, и я, точно подневольный раб,
решил сделать попытку отклонить крест…
— Владыко! — «говорю» я сердцем.
— А мне предлагают архиерейское место!
И что-то представилось мне в виде огромного храма: я
— в мантии… Поют… Но храм
пустой… Иду к алтарю…
Но Святейший вдруг сделался грустным: и в его взоре я
прочитал:
— Неразумные вы, неразумные! Ну что пользы в
архиерействе, если некому служить? Ведь не народ для
архиереев, а архиереи — служители Божий для
народа…
И мне стало очень стыдно… И я уже готов был бы
взять свои слова обратно, но — увы! — поздно:
они были сказаны. Тогда патриарх добавил:
— Ну уж иди к Антонию…
«Ну уж» — то есть из двух худших путей
(по сравнению со служением народу) выбирай сравнительно
лучший…
А потом что-то упомянуто было о монастыре, далее —
что-то забыто… в тумане… Конец — не
виден…
Патриарх исчез.
Я оказался в доме (может быть, в той же избе, не знаю).
Гляжу: лежат св. мощи Иоасафа Белгородского, покрытые
пеленою… Я подхожу к ним приложиться. А за мною
идет архиепископ Владимир (в Ницце). Знакомый мне
священник о. А. (в Х-ве) открывает пелену. Гляжу:
святитель лежит, как живой. Я приложился и говорю
архиепископу Владимиру:
— Смотрите, смотрите, святитель — живой.
И отошел к изголовью. А св. Иоасаф протянул руку
назад и ласково похлопал меня по правой щеке.
Видение кончилось.
Я проснулся.
Таков был сон. Прошло после того несколько месяцев. Я
читал одному знакомому этот сон (записка-то потерялась). И
вдруг мне пришел вопрос:
— А по какой связи здесь оказался святой Иоасаф?
Я посмотрел заметку времени, когда видел сон, и
оказалось, это было или под день св. Иоасафа или в
день его памяти (4 сентября ст. ст.). Поразительное
совпадение.
Это еще больше укрепило меня в мысли, что сон не
случайный. Я послал его к старцам на Афон; оттуда мне
ответили:
«Сон знаменательный!» — но подробностей
не объяснили…
Я же понял его в том смысле, что мне нужно ехать в Россию
— «служить народу».
И собрался… И уже почти дали мне разрешение…
И вдруг митрополит Евлогий (с ведома коего я тайно
хлопотал) прислал умоляющее письмо: отказаться
«во имя Господа Иисуса Христа» от
поездки, чтобы «не было соблазна»
эмиграции, и обещал меня здесь устраивать как-то
(архиерейское место?).
Я остановился не перед «эмиграцией'', а перед именем
Божиим… И по телефону ответил, что должен
послушаться… Он поблагодарил меня…
А я вышел в сад подворья Сергиевского и… разрыдался
горько: отказался «служить народу»[1].
И доселе всегда скорблю, когда вспоминаю о том. Нужно бы
дня три молиться, и ответ, вероятно, был бы иной… http://www.pravoslavie.ru/smi/37817.htm
Сон: про видение мною патриарха Тихона
Митрополит Вениамин (Федченков)
| 9 октября 2009 г. | Источник: Православие и современность |
 |
| Святитель Тихон, патриарх Московский и всея Руси |
И святые отцы говорят даже об особой «добродетели
неверования снам» (Блаж. Диадорх, в
«Добротолюбии»). Но иногда они бывают очевидно
правильными.
Очень кратко расскажу про видение мною патриарха Тихона.
Это было в год раздора митрополита Антония и
митрополита Евлогия. Я уехал из Парижа в Канны; там
служил ежедневно. И однажды вижу сон.
Будто я в каком-то огромном городе. Кажется, в
Москве… Но на самой окраине. Уже нет улиц, а
просто разбросанные кое-где домики… Место
неровное… Глиняные ямы. А далее бурьян и
бесконечное поле. Я оказываюсь в одном таком домике,
скорее, в крестьянской избе. Одет в рясу, без панагии
архиерейской, хотя и знают, что я — архиерей. В избе
человек 10—15. Все исключительно из простонародья.
Ни богатых, ни знатных, ни ученых. Молчат. Двигаются
лениво, точно осенние мухи на окне, перед замерзанием
на зиму… Я не говорю — и не могу говорить: им
не под силу слушать ни обличения, ни назидания, ни вообще
ничего божественного. Душа их так изранена — и
грехами, и бедствиями, и неспособностью подняться из
падения, — что они точно люди с обожженной
кожей, к которой нельзя прикоснуться даже и
слегка… И я, чувствуя это, молчу… Довольно
того, что я среди них, что они не только меня
«переносят», но даже «запросто»
чувствуют себя со мною (однако не фамильярно, ничего
вольного), не стесняются, «своим» считают.
«Только ты молчи, — безмолвно говорят мне их
сердца, — довольно, что мы вместе… Не трогай
нас: сил нет».
Мне и грустно за себя, что ничего не могу сделать, а еще
больше их жалко: несчастные они.
Вдруг кто-то говорит:
— Патриарх идет.
А точно они и ранее ждали его. Мы все выходим наружу. Я
среди группы.
Глядим — почти над землей двигается Святейший Тихон.
В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в
белом патриаршем куколе). Сзади него в стихаре
послушник поддерживает конец мантии. Больше никакой
свиты…
И не нужно: души больные, пышность излишняя
непереносима им.
Смотрим мы на приближающегося святителя и видим, как на
его лице светится необычайно нежная улыбка любви,
сочувствия, жалости, утешения.? Ну, такая сладкая улыбка,
что я почти в горле ощутил вкус сладкого…
И всю эту сладость любви и ласки он шлет этому народу!.
Меня же точно не замечает… И все приближается.
И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня
крестьян начинает что-то изменяться: они точно
начинают «отходить», оттаивать. Как мухи
при первых лучах весеннего солнца… Я даже внутри
своего тела начинаю ощущать, будто у них и у меня
«под ложечкою» что-то начинает
«развязываться», расслабевать…
«Отпускает»… После я узнал, что в этом
месте у нас находится нервный узел, так называемое
«солнечное сплетение» (куда и
«подкатывает» при горе)…
И в глазах их начинаю читать мысли:
«Гляди-ка, Святейший-то улыбается… Значит,
еще дышать-то можно, стало быть!»
И легче, легче становится им, бедным, загнанным.
А Святейший все приближается и все сильнее им
улыбается. Лицо его обрамлено рыжею бородою.
И когда он подошел уже совсем близко, я увидел, как лица
моих соседей тоже улыбались, но еще очень, очень
немного.
«Вот только теперь, — пронзила меня мысль,
— им что-нибудь можно сказать, теперь они стали
способны слушать: душа оттаяла. А там, в избе, и думать
нельзя было о поучениях».
 |
грешную душу — и уже после выправлять. И
Святейший мог это: он очень любил этих грешных, но
несчастных детей своих. И любовью отогрел их.
И понял я, что раньше и невозможно было говорить с ними
(мне), а потому и не нужно было. Потому мы и молчали
в избе. И подивился я великой силе, какую имеет любовь!
Святейший приблизился. Кажется, мы — во всяком
случае я — поклонились ему в ноги. Вставши, я
поцеловал у него руку. Она мне показалась мягкою, пухлою.
Я впервые представился ему, как епископ. Но странное дело:
он не придавал этому никакого значения, будто не
замечал меня. Это показалось мне даже прискорбным. А
вся любовь его направлена была к этому скорбящему,
подавленному простонародью.
Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с
безмолвным вопросом (без слов, а сердцем, но его сердце
чует, о чем я думаю):
— Владыко! Ну что же нам делать там (за границею) ?
— то есть по вопросу о разделении Церкви между
митрополитом Антонием и митрополитом Евлогием. —
Куда же мне идти?
Он сразу понял вопрос, но, по-видимому, ничуть не
заинтересован был им, даже, скорее, прискорбно ему
стало. Улыбка, сиявшая доселе, исчезла.
Я ждал ответа… Какого? Можно было сказать ему: иди
к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в
этом стиле, вообще по поводу разделения… Но ответ
был совершенно неожиданным, какого никак не придумать:
— ПОСЛУЖИ НАРОДУ…
Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне
Святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об
юрисдикциях, а о службе народу… И именно народу, то
есть простонародью… Недаром в избе были одни лишь
мужики (и мой отец, бывший крепостной крестьянин)…
И не сказал «послужите», а в единственном
числе: «послужи». Это относилось ко мне
лично. И тогда вдруг мне стало ясно такое толкование слов
патриарха:
«И чего, вы, архиереи, ссоритесь между собою? Разве
дело в вас? Ведь вопрос — в спасении народа, и
именно простого народа. Спасется он, все будет хорошо,
— не спасется, все погибло. Что могут генералы без
солдат?»
И вдруг весь спор из-за власти поблек…
Теперь от меня требовался ответ…
И — к стыду моему! — я почувствовал и
трудность, и скучность серой работы среди того
простонародья, с которым я молчал в избе. Какое-то
искушение овладело мною, и я, точно подневольный раб,
решил сделать попытку отклонить крест…
— Владыко! — «говорю» я сердцем.
— А мне предлагают архиерейское место!
И что-то представилось мне в виде огромного храма: я
— в мантии… Поют… Но храм
пустой… Иду к алтарю…
Но Святейший вдруг сделался грустным: и в его взоре я
прочитал:
— Неразумные вы, неразумные! Ну что пользы в
архиерействе, если некому служить? Ведь не народ для
архиереев, а архиереи — служители Божий для
народа…
И мне стало очень стыдно… И я уже готов был бы
взять свои слова обратно, но — увы! — поздно:
они были сказаны. Тогда патриарх добавил:
— Ну уж иди к Антонию…
«Ну уж» — то есть из двух худших путей
(по сравнению со служением народу) выбирай сравнительно
лучший…
А потом что-то упомянуто было о монастыре, далее —
что-то забыто… в тумане… Конец — не
виден…
Патриарх исчез.
Я оказался в доме (может быть, в той же избе, не знаю).
Гляжу: лежат св. мощи Иоасафа Белгородского, покрытые
пеленою… Я подхожу к ним приложиться. А за мною
идет архиепископ Владимир (в Ницце). Знакомый мне
священник о. А. (в Х-ве) открывает пелену. Гляжу:
святитель лежит, как живой. Я приложился и говорю
архиепископу Владимиру:
— Смотрите, смотрите, святитель — живой.
И отошел к изголовью. А св. Иоасаф протянул руку
назад и ласково похлопал меня по правой щеке.
Видение кончилось.
Я проснулся.
Таков был сон. Прошло после того несколько месяцев. Я
читал одному знакомому этот сон (записка-то потерялась). И
вдруг мне пришел вопрос:
— А по какой связи здесь оказался святой Иоасаф?
Я посмотрел заметку времени, когда видел сон, и
оказалось, это было или под день св. Иоасафа или в
день его памяти (4 сентября ст. ст.). Поразительное
совпадение.
Это еще больше укрепило меня в мысли, что сон не
случайный. Я послал его к старцам на Афон; оттуда мне
ответили:
«Сон знаменательный!» — но подробностей
не объяснили…
Я же понял его в том смысле, что мне нужно ехать в Россию
— «служить народу».
И собрался… И уже почти дали мне разрешение…
И вдруг митрополит Евлогий (с ведома коего я тайно
хлопотал) прислал умоляющее письмо: отказаться
«во имя Господа Иисуса Христа» от
поездки, чтобы «не было соблазна»
эмиграции, и обещал меня здесь устраивать как-то
(архиерейское место?).
Я остановился не перед «эмиграцией'', а перед именем
Божиим… И по телефону ответил, что должен
послушаться… Он поблагодарил меня…
А я вышел в сад подворья Сергиевского и… разрыдался
горько: отказался «служить народу»[1].
И доселе всегда скорблю, когда вспоминаю о том. Нужно бы
дня три молиться, и ответ, вероятно, был бы иной… http://www.pravoslavie.ru/smi/37817.htm
