Форум
Искушение комфортом и достижениями современной цивилизации привело многих людей к частичной, а подчас и к полной утрате навыка к самостоятельному мышлению. Эта распространенная в наше смутное кризисное время леность мысли сочетается с нежеланием понуждать свою волю для борьбы с греховными страстями. Массовый, но, увы, поверхностный интерес к "духовному" не простирается далее стремления пережить мистические "озарения" и воочию увидеть "трансцендентное".В результате создается питательная почва для неумеренной активности "гуру" из тоталитарных сект и эксплуатирующих в своем творчестве "духовную" тематику деятелей искусства.Писатели и живописцы, композиторы и режиссеры подчас умело мимикрируют под Православие, вводя в соблазн духовно непросвещенных, но падких на "экзотику" обывателей.Подобная мимикрия характерна и для творчества Юлии Вознесенской, популярной в около-церковной среде писательницы, претендующей на миссионерство по отношению к читателям ее книг.
Футуристический роман-антиутопия "Путь Кассандры, или Приключения с макаронами" повествует о временах господства на земле Антихриста. Вряд ли Юлии Вознесенской не известны слова Спасителя: "О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец мой один".(Мф.24, стих 36). Между тем время действия романа - первая половина 21 столетия (после 2027 года). Одним из героев произведения является лжепророк Айно, который величает "пророчицей" и главную героиню, едва обретшую веру в Бога. Странно, но даже ближайшие последователи Айно ничего не знают о своем учителе: "Про него говорят разное: инопланетянин, колдун, экстрасенс, пророк или святой, но, в сущности, никто о нем не знает правды". "Пророк" Айно похож то ли на "харизматического" лидера тоталитарной секты, то ли на методиста "Основ безопасности жизнедеятельности" : "Мы учим людей скрываться от преследования властей, выживать в трудных условиях, а, главное, объясняем что именно происходит в мире, в котором мы все живем.Мы готовим людей к тому, чтобы они могли жить не поодиночке, а в общинах".В заключительной главе романа один из персонажей священник Александр утверждает, что Айно - ни кто иной, как воскресший пророк Енох: "Принято считать, что пророки Илия и Енох пророчествовали три дня, а потом были убиты. Но мы знаем, что к моменту встречи с Кассандрой пророк Енох, или Айно, как его звали на острове Жизор, уже год или два появлялся среди страждующих узников и спасал их".
"Принято считать"-так можно охарактеризовать некое общепринятое мнение, но не текст Священного Писания, из которого можно узнать, что пророк Илия был не убит, а взят живым на Небо.По словам отца Александра, пророк Илия выведен в романе под именем Элия. Предоставим слово главной героине, от лица которой ведется повествование: "От Миры я узнала, что в Иерусалиме появились два пророка, которых звали Элия и Ханох. Они встретились с вождями правоверных иудеев и предоставили им для изучения подлинные древние свитки книг Торы. Из этих древних писаний вожди выяснили, каким должен быть Мессия и каков должен быть его приход. /.../ Они и основали в Иерусалиме Еврейскую Христианскую Церковь".
Кощунственно выглядит само предположение о том, что пророк Илия мог бы стать основоположником "нового" религиозного движения, представляющего собой узкоэтническую секту типа "Евреи за Иисуса". Автор произведения лишний раз подтверждает ложную духовную направленность своей антиутопии, соскальзывая на широкую, но губительную тропу оправдания и прямой апологии еретического иудео-христианства.
По существу, мир созданных писательницей художественных образов можно без преувеличения назвать кривым зеркалом, искажающим реальную действительность. В этом "королевстве кривых зеркал" реальность мирно уживается с ирреальностью, правда жизни - с утопическими фантазиями. К тому же описание тоталитарного вненационального сверхгосударства под управлением Мессии почти скопировано с диктаторского режима Старшего брата, изображенного Джорджем Оруэллом в антиутопии "1984".
По сути, продолжением романа "Путь Кассандры", или Приключения с макаронами" является вымученная антиутопия "Паломничество Ланселота". До невероятности скучное, нудное и невнятное фантазирование о последних днях перед концом мира автор разбавляет страшилками, напоминающими примитивные вирши в стиле "черного юмора".
На заседании мирового правительства, под омерзительно угодливое хихиканье министров, Антихрист совершает смертный грех убийства: "Мессия, продолжая левой рукой держаться за плечо бывшего министра продовольствия, правой обнял его за горло спереди и резко дернул руку назад. Раздался хруст. Мессия отошел, вытирая руки платком, а бывший министр остался сидеть с неестественно запрокинутой за спинку кресла головой".
В 10-й главе романа повествуется, как Лже-Мессия исцеляет инвалида, но вслед за этим жестоко убивает его, одновременно подвергая мучительной смерти его брата: "Мессия подошел, схватил с алтаря нож и аккуратно вспорол живот распятому: внутренности старшего брата вывалились наружу, сначала на его ноги, а потом сползли с них на лицо младшего, и тот, страшно закричав, захлебнулся и замолк. Старший еще долго был жив, минут пять, не меньше. Мессия ухватился за перекладину креста и начал медленно его вращать, жадно глядя в лицо распятому. Антонио молчал, но его умирающие глаза, которые не могли закрыться, когда он висел вниз головой, были полны ненависти. Наконец он содрогнулся и умер."
Ну и, конечно, нельзя не упомянуть, что в 14 главе описывается, как по приказу Антихриста уничтожается отряд особых клонов за то, что они "были точной копией его самого". Удивительно, что в окружении Лже-Мессии не находится ни одного человека, который хотя бы содрогнулся и проявил естественное для здоровых натур отвращение к столь маниакальной жестокости.
В 15 главе можно прочесть душераздирающие подробности впечатлений участников своеобразной Паралимпиады, в которой участвует главный герой романа. Здесь Ланселот и другие "спортсмены поневоле" (инвалиды, желающие победить в соревнованиях, дабы получить исцеление) становятся свидетелями предсмертных мук невинных жертв злодеяний Антихриста, распятых на фонарных крестах. Эта страшная казнь настигла тех, кто по немощи не прошел испытание до конца и сошел с дистанции: "...с трудом прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа".
В главе 16 можно прочитать, как по приказу Антихриста были убиты пророки Илия и Энох. Здесь зло персонифицируется в образе сказочного змея, который "приблизился к пророкам, поднялся над ними и нанес каждому по удару в грудь. Илия и Энох упали, и одежды их сразу же окрасились кровью. Змей развернулся на площади, давя гвардейцев и христиан, и уполз в темноту той же улицы".
Когда в одном произведении описывается так много убийств, читатели начинают воспринимать сцены жестоких преступлений со смакованием подробностей как нечто обыденное, само собой разумеющееся. Чересчур изощренное выписывание деталей жестокости и насилия ни что иное, как плод нездоровых авторских фантазий, сбивающих с толку читателей своей деструктивностью.
Было бы несправедливо отрицать некоторые достоинства антиутопий "Путь Кассандры" и "Паломничество Ланселота", к коим можно отнести авторскую непримиримость к персональным кодам, абортам, эвтаназии и другим негативным реалиям "пост-христианского" социума. Пустота и бессмысленность существования атеистов весьма точно охарактеризована в рассуждениях антихристианского идеолога последних времен Апостасия: "Нуль - это отсутствие Бога. Не борьба с Ним, не отрицание Его, ибо то и другое уже есть признание Бога и связь с Ним. Нуль - это вселенная без начала и конца, никем не сотворенная и не имеющая цели в своем развитии. Нуль - это человек, который пришел ниоткуда и уйдет никуда, рожденный из нуля и в нуль уходящий".
По существу, в вышеприведенном рассуждении автор романа развивает общеизвестный тезис Ф.М. Достоевского о вере безбожников "в атеизм, как бы в новую веру, никак не замечая, что уверовали в нуль".
И все же нельзя не отметить, что в творчестве Юлии Вознесенской преобладает надуманность, прямолинейность и даже шаржированность наспех прорисованных образов. Она обличает "Царство" Антихриста и самого Лже-Мессию поверхностно, напрашивающимися средствами, изображая последнего в образе звероподобного маньяка: "За ночь красивые длиннопалые руки Мессии покрывались густыми рыжими волосами, почти шерстью, а ногти вырастали на полтора сантиметра и загибались внутрь наподобие когтей хищной птицы". Вряд ли такой хищный монстр в состоянии прельстить значительную часть человечества, зомбируя массы людей внушением слепой веры в свое "мессианство". Слишком уж отталкивающий образ. Дурная, вымороченная псевдо-экзотика....
Приметы конца мира, по Ю.Вознесенской, не духовное оскудение людей, не отпадение от Бога, не умножение греха и попрание морали, а нечто сугубо материальное: "...всех коров съели, хлеб никто не выпекает, а яблок в этом году не будет совсем - всех пожрала саранча. <......> Вся эта часть Европы отключена от мировой энергетической сети, кроме некоторых военных объектов".
В качестве другого апокалипсического признака автор выделяет постоянно упоминаемую в романе "эвтаназию" как способ регулирования людских ресурсов.
Как вульгарный и пошлый фарс выглядит кульминационный эпизод романа - отказ Ланселота от исцеления Лже-Мессии и последовавшее вслед за этим обличение Антихриста, сопровождаемое плевком в лицо. Каковы же последствия духовного противления злу? "Антихрист завизжал и схватился обеими руками за лицо. И все увидели, как его лицо полыхнуло коротким синим пламенем, а руки превратились в покрытые рыжей шерстью лапы с длинными черными когтями. <.......> Потом Антихрист отнял свои мерзкие руки от лица - оно было покрыто кровавыми язвами там, куда попал плевок Ланселота".
Потрясенный неслыханной дерзостью инвалида, Антихрист приказывает распять Ланселота. Охранники привязывают перекладину креста к поперечине фонаря, и Ланселот повисает на растянутых и прикрученных к перекладине проволокой руках. Лже-Мессия предлагает Ланселоту раскаяться. Однако Ланселот вторично обличает его как Антихриста и еще раз плюет в него.
Вслед за этим автор романа настойчиво нагнетает избитые штампы и пафосные "спецэффекты": здесь и "особенно яркая молния" вкупе со страшным ударом грома, и свет на Ново-Вавилонской Башне от непрерывно бьющих молний. Юлия Вознесенская стремится пощекотать нервы непритязательного читателя, смакуя жуткие подробности гибели правителя мира: ".....тело Антихриста вспыхнуло синим пламенем, обуглилось, рассыпалось черным пеплом, и ветер понес его, разметая на ходу, вниз по белым плитам".
Сказочная трилогия ("Юлианна, или Игра в киндеппинг", "Юлианна, или Опасные игры", "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи") еще слабее вышеупомянутых произведений. Здесь только два живых характера: сестры-двойняшки Юлия и Анна. Остальные персонажи являются либо законченными негодяями, либо воплощением умозрительной схемы добродетелей, либо ничтожествами. В этих характерах нет почти ничего подлинно жизненного и даже правдоподобного. Например, отец девочек Дмитрий Мишин предстает перед читателями в облике легкомысленного, бесхарактерного, инфантильного простака ( в обиходе таких людей презрительно называют "лохами").Непонятно, каким образом этот безликий человек-пустышка нажил свои капиталы, стал "новым русским"...Парадокс, не правда ли?
В упомянутой трилогии Юлия Вознесенская подменяет православную духовность оккультно-визионерскими мечтаниями. Писательница самонадеянно пытается разложить свои мистические фантазии "по полочкам", с небрежной упрощенностью характеризуя то, что непостижимо для "мирского" человеческого ума.
Между тем святоотеческая литература призывает православных верующих контролировать свое воображение. Когда христианин во время молитвы или "благочестивого" размышления впадает в экзальтацию и начинает мысленно представлять реалии духовного мира, его воображением под видом "ангела светла" может завладеть лукавый. Удивляет, что возомнившей себя "духовно продвинутой" писательнице это неведомо.
Описывая бесов в виде уморительных зверушек из мультфильма, Юлия Вознесенская "воспитывает" у своих юных читателей легкомысленное, игривое и игровое отношение к контактам с нечистой силой. Нельзя не отметить, что злые духи вполне могут вызвать у детей среднего школьного возраста, которым адресована книга, не только любопытство, но и сочувственную симпатию. Да и как можно испытывать какой бы то ни было пиетет по отношению к ангелам, которые стоят "переминаясь босыми ногами на каменном полу галереи", а их "имена" напоминают вульгарные клички: "Петрус", "Димитриус", "Юлиус". Зато домовой Михрютка очарователен, как Чебурашка: "Ой, какой хорошенький паучок с кошачьей мордочкой! /.../ Смотри, как он забавно кривляется!"
А как восхитительно артистичен бес, который "отбивал чечетку, выплясывая на задних лапах, а передними скреб по чешуе на груди: под длинными бесовскими когтями чешуя пощелкивала, как кастаньеты".
В 12 главе повести "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи" Юлия Вознесенская подробно и с явным удовольствием рассказывает о том, как некий демон Кактус давал бал в честь Вальпургиевой ночи. Как бы между прочим повествуется об особых творческих способностях, присущих бесам, "расселившимся" в пределах Крестовского острова Санкт-Петербурга. Автор книги обстоятельно описывает, как бесы пели и танцевали на этом балу, как бы вскользь упоминая о том, что "они даже собрали инструментально-вокальную бесовскую группу под названием "Отвязные бесенята".
Описывая ангелов, Юлия Вознесенская впадает либо в слащавость и приторность, либо в излишнюю пафосность и высокопарность. Подчас она кощунственно отзывается о наших небесных покровителях точно о пчелах или мошкаре: "Возле раки с мощами стояли несколько Ангелов, а над самой ракой их вилась целая стая". Фантазируя, писательница придает бестелесным духам-ангелам человеческое обличье: "За скромным худеньким священником ступал высокий статный Ангел; он был на целую голову выше других Ангелов Хранителей и намного шире их в плечах".
Борьба между ангелами и бесами описывается на чисто материалистическом уровне, с использованием стилистики овеществленного натурализма: "Кактус плюнул и подкатился к Акопу Спартаковичу, протягивая лапу к мобильнику, но тут же получил по лапе мечом, правда, плашмя. Он повернул голову и встретился глазами с Ангелом Иоанном".
Название одной из повестей трилогии "Юлианна, или Опасные игры" больше соответствует не содержанию данного произведения, а тому негативному влиянию, которое оказывает на неокрепшие юные умы творчество Юлии Вознесенской в целом. Опасность затеянных писательницей "игр" заключается в привлечении внимания и провоцировании интереса склонных к негативизму подростков к запретному плоду оккультизма.
Весьма положительно истолкованы Юлией Вознесенской и свойственные номинальным христианам суеверия, не имеющие ничего общего с подлинной церковностью. Писательница вполне справедливо утверждает, что "в автомобиле обязательно надо иметь иконку", но при этом не упоминает о необходимости молитвы перед святыми образами. Невоцерковленный (тем более юный) читатель может сделать ложный вывод о том, что прикрепленные к приборной доске образки защищают от бесовской нечисти чисто магически, без молитвенного обращения верующих к ликам Спасителя, Божией Матери и святых. Почитание св.икон приравнивается в данном случае к талисману.
Не могут не коробить натянутость и неискренность, присущие авторской интонации. Писательница впадает то в слащавость (описание танца с зеркалом в повести "Юлианна, или Игра в Дочки-мачехи"), то в граничащее с кощунством ерничество, то в сарказм, более уместный в книгах, предназначенных для взрослого читателя. Экстравагантность внешнего облика повестей сочетается с крикливой напыщенностью и склонностью к мелодраматическим эффектам. Характерные для произведений Юлии Вознесенской гиперболизация и гротеск не всегда уместны, чрезмерны и создают впечатление, что автор трилогии пародирует жанр "фэнтези", низводя его до сюрреалистического абсурдизма.
Для художественной манеры повестей трилогии характерно повторение условностей и шаблонов, подражание чисто внешней стороне подлинного искусства в сочетании с пустотой содержания. Более того, подчас писательница кощунственно профанирует православную духовность до уровня...анекдота. Например, в одном из эпизодов повести "Юлианна, или Опасные игры" Юлия признается Аннушке, что советуется с Ангелом Хранителем, какой бантик ей "прицепить" - розовый или желтый. Аннушка с сарказмом отвечает сестрице: "По-моему, он тебе советует надеть на голову платочек".
А чего стоят постоянно встречающиеся в упомянутых повестях литературные штампы, избитые "красивости": "Рассказывая, она с ужасом чувствовала, будто с каждым словом проваливается в какую-то бездонную яму под пристальным взглядом Жанны".
Нельзя не обратить внимание и на вульгарную непристойность лексики персонажей трилогии, предназначенной для детей школьного возраста. Уроженка Санкт-Петербурга ведьма Жанна говорит своей сопернице православной москвичке Александре: "Неужели ты думаешь, лахудра нечесаная, лимита московская, что Мишин на тебя посмотрит?"
Юлия Вознесенская явно недооценивает свободу воли людей, не доверяет их сознательному выбору. В ее произведениях злые духи целиком и полностью порабощают человека, превращая его из субъекта в объект: "У папиного секретаря Акопа Спартаковича была одна особенность, делавшая его человеком непредсказуемым не только для окружающих, но и для самого себя. Дело в том, что приставленные к Акопу Спартаковичу Ангел Хранитель и бес-искуситель находились при нем не одновременно, а по очереди: если сегодня ему сопутствовал Ангел, то завтра им руководил бес".
В книге "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи" автор описывает интерьер комнаты "ясновидящей" колдуньи матушки Ахинеи, обращая внимание читателя на то, "что глаза и сложенные для благословения руки святых были замазаны черной краской. А на некоторых иконах вместо святых были утопленные в оклады фотографии кинозвезд и даже парочка олигархов". При этом непонятно, каким же образом матушке Ахинее удавалось вводить в заблуждение верующих.
А может быть ларчик открывался просто, и все дело в предвзятом и циничном отношении Юлии Вознесенской к своим собратьям по вере? Возможно, она считает их глупцами или людьми невменяемыми и неадекватными? Подобные вопросы отнюдь не праздные, как может показаться на первый взгляд. Лично у меня нет оснований сомневаться в том, что рупором позиции автора в данном случае является ни кто иной, как...бес Жан, с циничной "прямотой" характеризующий суть злодеяний "ясновидящей": "Находятся православные дураки и дуры, которые клюют на эти лжецерковные приманки. Польза от них двойная: колдуну-деньги, а клиентам-великий грех на душу".
Следует отметить, что даже "положительные" герои и героини упомянутых произведений обрисованы поверхностно, их внутренний мир остается закрытым для читателей. Автора нисколько не оправдывает то обстоятельство, что она пишет, главным образом, для подростков. Православные персонажи не являются в данном случае безусловными антиподами колдунов и откровенных мошенников. Как, например, сусально положительная героиня повести "Юлианна, или Игра в Дочки-мачехи" Александра сводит счеты со своей соперницей? Что она кроит из отреза на платье? В 12 главе читаем: "На окне туалетной комнаты висели новые занавески - из той же самой парчи, из которой было сшито вечернее платье Жанны, но только глумливо "обратной" расцветки-не зеленые змеи на черном фоне, а черные на зеленом! /.../ В углу просторного туалета стояла стеклянная душевая кабина, и перед нею на синем мраморном полу лежал квадратный коврик - из той же ткани! Она перевела глаза и задохнулась от ярости: точно такой же коврик, но только полуовальный и с соответствующим вырезом, лежал перед...унитазом! И даже крышка на унитазе была аккуратно обтянута той же самой "змеиной" тканью!"
По отношению ко взрослым читателям писательница, увы, не изменяет себе, оставаясь поверхностной и легковесной там, где так необходимы сугубая серьезность и благоговение. Печальным примером в этом отношении является повесть-притча на "трансцендентную" и "сотериологическую" тему - "Мои посмертные приключения". Крайнее авторское легкомыслие проявилось уже в самом названии произведения. Столь игриво охарактеризовать переход от земной жизни к инобытию можно либо по недомыслию, либо сознательно профанируя сакральность, изначально свойственную данной теме. Скорее было бы логично назвать то, что случилось с героиней повести-"злоключениями".
Читая евангельский эпиграф к 1 главе: "Вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим - в притчах" (Лк.8:10), нельзя не удивиться самонадеянности автора повести. Неужели Юлия Вознесенская считает свою "фантастическую притчу" равноценной тем жемчужинам духовной мудрости, которые рассыпал Христос перед апостолами?
В своих "Записях" священник Александр Ельчанинов писал: "Мы должны смиренно принять существование Тайны и не пытаться пробираться по черной лестнице, чтобы подслушивать под дверью". Святые отцы и православные богословы безкомпромиссно порицали греховное любопытство, выражающееся в желании "коснуться пальцами невидимого", склонность к фантазерству, визионерству, экзальтации. "Видения" в повести "Мои посмертные приключения" воображаемые, но именно через такую "игру воображения" диавол овладевает сознанием легкомысленных людей с завышенным мнением о собственной "духовности".
Как Русская Православная Церковь относится к фантазиям о мытарствах? Об этом еще в 19 веке писал цензор и профессор Московской Духовной Академии П.С.Казанский: "Чаще издаются повести, полные самых странных чудес, одним словом, духовные романы о мытарствах, жития Андрея Юродивого, Иоанна Новгородского и т.п. Все эти сочинения представляются большей частью безграмотными. Сколько приходилось исправлять или останавливать книжек, направленных к распространению суеверных понятий в народе".
К сожалению, в наше время ситуация изменилась только в худшую сторону. Произведения на "духовную" тематику дополнены прямыми "интервью" с бесами и буквально заполонили церковные лотки. Нельзя не отметить и бросающуюся в глаза апокрифичность романов и повестей о мытарствах.
В описании мытарств как своего рода экзотического приключения Юлия Вознесенская легко переступает ту грань, за которой не остается ничего, кроме откровенной непристойности и пошлости. Вот как, например, автор описывает впечатления главной героини повести накануне прохождения ею мытарства блуда: "Шумная толпа мужчин и женщин вперемежку с бесами танцевала, пила, что-то жрала, беспрерывно орала и занималась на виду у всех самым разнузданным сексом. Гнусные пары и группы в свальном грехе вызывали тошноту, но мерзее всего выглядели те, кто занимался любовью с бесами и бесовками".
Юлия Вознесенская описывает бесов как "экзотических" инопланетян с коренастыми фигурами и крупными головами, при этом обращая внимание читателей на то, что в их "больших круглых глазах, окруженных темными складками кожи и лишенных ресниц, определенно сверкал острый интеллект".
Писательница романтизирует Сатану, пафосно называя его "прекрасным незнакомцем", описывая его как "высокого господина с прекрасным лицом", похожего на героя рыцарских романов: "...на ногах высокие блестящие сапоги, черно-красный плащ, а из-под него выглядывало золотое шитье какого-то средневекового костюма. /.../ Глаза его сияли мудростью и пониманием, а еще в них светилась нежность, в них хотелось глядеть и глядеть".
Столь привлекательно представленный автором, Сатана выглядит еще привлекательнее, когда признается Анне - главной героине повести: "Я с любовью и тревогой следил за твоим развитием, заботился о тебе, хотя ты этого не могла заметить. /.../ Я любовался тем, как смело ты ломала любые рамки, если тебе навязывали их со стороны, я подталкивал тебя к свершению самых смелых твоих поступков." Не сделавшему окончательный духовный выбор читателю трудно не поддаться искушению восхититься тем, кто, по его собственным словам, не позволил Анне "закиснуть в тепле обывательского болота..."
Героиня повести-притчи подвергается в раю телесному наказанию от ангела. По сути, мы имеем дело с изощренным кощунством, граничащим с пародией на православную духовность: "В ту же секунду я оказалась лежащей на золотом песке дорожки с гудящим затылком: мой Ангел-Хранитель дал мне подзатыльник! Пораженная, я уселась на дорожке и решила, что с места не сойду, пока он не извинится".
"Православие" Юлии Вознесенской не может не восприниматься как нечто внешнее и формальное. Писательница любит всуе упоминать богословскую терминологию. Гипертрофия псевдоправославной формы странным образом сочетается с отсутствием православного содержания.
Юлия Вознесенская овеществляет, уплощает и кощунственно опошляет само представление о трансцендентном, сбивая с толку недостаточно воцерковленных читателей. Игра с православными догматами и понятиями приводит писательницу на опасный путь духовных подмен. Необузданное авторское воображение не имеет никакого отношения к церковной догматике и святоотеческому учению. Облекая православную тематику в развлекательную, но лишенную душеполезного содержания фольклорно-сказочную форму, Ю.Вознесенская предлагает читателям ни что иное, как лубок, попсу, примитив.
Весьма неприятное впечатление производит крайнее высокомерие героини "Моих посмертных приключений", которую можно с полным основанием охарактеризовать как alter ego автора. Раздражительность Анны в сочетании со страстью осуждения ближних, мизантропией и снобизмом проявляется, например, в ее отношении к рабочим, строящим дорогу к Озеру Отчаяния. Эти люди настолько раздражают новообращенную христианку, "что захотелось набрать камней и швырять ими в тупоголовых строителей, пока не поумнеют и не научатся отвечать на вопросы умных людей. Я сдержалась, потому что их было больше".
Будучи диссиденткой из России, Анна идентифицирует свой внутренний мир с идеализированным до предела европейским образом жизни. Западничество сочетается у героини повести с типичной для либеральной интеллигенции русофобией, осознанием своей иноприродности судьбе собственной страны: "Я ощущаю себя жительницей Западной Европы. Россия - это что-то далекое и чужое, какие-то неприятные ассоциации у меня с этим связаны".
Жуткий лагерь, в который попадает Анна, ассоциируется не только с преисподней, но и с...советским тоталитаризмом. Писательница не может обойтись без социально-политической "протестной" подоплеки. Недаром один из любимых фильмов героини с богемно-элитарным мироощущением - жутковатый "Сталкер" Андрея Тарковского. Между зоной из фильма Тарковского и зоной преисподней, в которую попадает Анна, так много общего, что можно без натяжки говорить о вторичности творчества Ю.Вознесенской и ее склонности к реминисценциям.
Встречается в повести и прямая отсылка к "Братьям Карамазовым": "Все бродило и поднималось во мне от этих слов, хотелось заявить о своей нелюбви к хоровому пению, о желании "вернуть билет", да просто взбунтоваться, наконец!" Здесь Юлия Вознесенская заимствует метафору у Достоевского - выражение "вернуть билет" Творцу употребляет Иван Карамазов. Вслед за этим героиня повести-притчи задается вопросом: "Топнуть ногой о небеса и отказаться идти дальше?" и сама себе отвечает: "Ну уж нет!"
В "богословии" Ю.Вознесенской не остается места Христу, о Котором она почти не упоминает в своих произведениях. В связи с этим определенный интерес представляют суждения священника Александра Пикалева: "Может, я не понимаю язык притчи, но тогда мне пусть объяснят, что символизирует игра героини в снежки с ангелом, причем снежки оказываются из пломбира (руки-то потом какие липкие), придумывание себе платьев в раю, причем в раю человек живет еще до суда в прекрасных домах, гоняет чаи с родней, рай вообще что называется мимо Бога. Героиня, будучи внецерковной и равнодушной к религии вдруг оказывается спасенной по молитвам дедушки, не имея ни веры, ни христианских убеждений, ни покаяния".
Юлия Вознесенская относится к той печальной категории деятелей искусства, к которой вполне применимы слова Спасителя: "они-слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму".(Мф.15, стих 4). Хотелось бы пожелать читателям ее произведений с Божьей помощью стяжать духовную зоркость и трезвомыслие, воспитывать у себя умение отличать подлинно христианскую традицию от дешевых подделок и кощунственных пародий на нее.
Футуристический роман-антиутопия "Путь Кассандры, или Приключения с макаронами" повествует о временах господства на земле Антихриста. Вряд ли Юлии Вознесенской не известны слова Спасителя: "О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец мой один".(Мф.24, стих 36). Между тем время действия романа - первая половина 21 столетия (после 2027 года). Одним из героев произведения является лжепророк Айно, который величает "пророчицей" и главную героиню, едва обретшую веру в Бога. Странно, но даже ближайшие последователи Айно ничего не знают о своем учителе: "Про него говорят разное: инопланетянин, колдун, экстрасенс, пророк или святой, но, в сущности, никто о нем не знает правды". "Пророк" Айно похож то ли на "харизматического" лидера тоталитарной секты, то ли на методиста "Основ безопасности жизнедеятельности" : "Мы учим людей скрываться от преследования властей, выживать в трудных условиях, а, главное, объясняем что именно происходит в мире, в котором мы все живем.Мы готовим людей к тому, чтобы они могли жить не поодиночке, а в общинах".В заключительной главе романа один из персонажей священник Александр утверждает, что Айно - ни кто иной, как воскресший пророк Енох: "Принято считать, что пророки Илия и Енох пророчествовали три дня, а потом были убиты. Но мы знаем, что к моменту встречи с Кассандрой пророк Енох, или Айно, как его звали на острове Жизор, уже год или два появлялся среди страждующих узников и спасал их".
"Принято считать"-так можно охарактеризовать некое общепринятое мнение, но не текст Священного Писания, из которого можно узнать, что пророк Илия был не убит, а взят живым на Небо.По словам отца Александра, пророк Илия выведен в романе под именем Элия. Предоставим слово главной героине, от лица которой ведется повествование: "От Миры я узнала, что в Иерусалиме появились два пророка, которых звали Элия и Ханох. Они встретились с вождями правоверных иудеев и предоставили им для изучения подлинные древние свитки книг Торы. Из этих древних писаний вожди выяснили, каким должен быть Мессия и каков должен быть его приход. /.../ Они и основали в Иерусалиме Еврейскую Христианскую Церковь".
Кощунственно выглядит само предположение о том, что пророк Илия мог бы стать основоположником "нового" религиозного движения, представляющего собой узкоэтническую секту типа "Евреи за Иисуса". Автор произведения лишний раз подтверждает ложную духовную направленность своей антиутопии, соскальзывая на широкую, но губительную тропу оправдания и прямой апологии еретического иудео-христианства.
По существу, мир созданных писательницей художественных образов можно без преувеличения назвать кривым зеркалом, искажающим реальную действительность. В этом "королевстве кривых зеркал" реальность мирно уживается с ирреальностью, правда жизни - с утопическими фантазиями. К тому же описание тоталитарного вненационального сверхгосударства под управлением Мессии почти скопировано с диктаторского режима Старшего брата, изображенного Джорджем Оруэллом в антиутопии "1984".
По сути, продолжением романа "Путь Кассандры", или Приключения с макаронами" является вымученная антиутопия "Паломничество Ланселота". До невероятности скучное, нудное и невнятное фантазирование о последних днях перед концом мира автор разбавляет страшилками, напоминающими примитивные вирши в стиле "черного юмора".
На заседании мирового правительства, под омерзительно угодливое хихиканье министров, Антихрист совершает смертный грех убийства: "Мессия, продолжая левой рукой держаться за плечо бывшего министра продовольствия, правой обнял его за горло спереди и резко дернул руку назад. Раздался хруст. Мессия отошел, вытирая руки платком, а бывший министр остался сидеть с неестественно запрокинутой за спинку кресла головой".
В 10-й главе романа повествуется, как Лже-Мессия исцеляет инвалида, но вслед за этим жестоко убивает его, одновременно подвергая мучительной смерти его брата: "Мессия подошел, схватил с алтаря нож и аккуратно вспорол живот распятому: внутренности старшего брата вывалились наружу, сначала на его ноги, а потом сползли с них на лицо младшего, и тот, страшно закричав, захлебнулся и замолк. Старший еще долго был жив, минут пять, не меньше. Мессия ухватился за перекладину креста и начал медленно его вращать, жадно глядя в лицо распятому. Антонио молчал, но его умирающие глаза, которые не могли закрыться, когда он висел вниз головой, были полны ненависти. Наконец он содрогнулся и умер."
Ну и, конечно, нельзя не упомянуть, что в 14 главе описывается, как по приказу Антихриста уничтожается отряд особых клонов за то, что они "были точной копией его самого". Удивительно, что в окружении Лже-Мессии не находится ни одного человека, который хотя бы содрогнулся и проявил естественное для здоровых натур отвращение к столь маниакальной жестокости.
В 15 главе можно прочесть душераздирающие подробности впечатлений участников своеобразной Паралимпиады, в которой участвует главный герой романа. Здесь Ланселот и другие "спортсмены поневоле" (инвалиды, желающие победить в соревнованиях, дабы получить исцеление) становятся свидетелями предсмертных мук невинных жертв злодеяний Антихриста, распятых на фонарных крестах. Эта страшная казнь настигла тех, кто по немощи не прошел испытание до конца и сошел с дистанции: "...с трудом прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа".
В главе 16 можно прочитать, как по приказу Антихриста были убиты пророки Илия и Энох. Здесь зло персонифицируется в образе сказочного змея, который "приблизился к пророкам, поднялся над ними и нанес каждому по удару в грудь. Илия и Энох упали, и одежды их сразу же окрасились кровью. Змей развернулся на площади, давя гвардейцев и христиан, и уполз в темноту той же улицы".
Когда в одном произведении описывается так много убийств, читатели начинают воспринимать сцены жестоких преступлений со смакованием подробностей как нечто обыденное, само собой разумеющееся. Чересчур изощренное выписывание деталей жестокости и насилия ни что иное, как плод нездоровых авторских фантазий, сбивающих с толку читателей своей деструктивностью.
Было бы несправедливо отрицать некоторые достоинства антиутопий "Путь Кассандры" и "Паломничество Ланселота", к коим можно отнести авторскую непримиримость к персональным кодам, абортам, эвтаназии и другим негативным реалиям "пост-христианского" социума. Пустота и бессмысленность существования атеистов весьма точно охарактеризована в рассуждениях антихристианского идеолога последних времен Апостасия: "Нуль - это отсутствие Бога. Не борьба с Ним, не отрицание Его, ибо то и другое уже есть признание Бога и связь с Ним. Нуль - это вселенная без начала и конца, никем не сотворенная и не имеющая цели в своем развитии. Нуль - это человек, который пришел ниоткуда и уйдет никуда, рожденный из нуля и в нуль уходящий".
По существу, в вышеприведенном рассуждении автор романа развивает общеизвестный тезис Ф.М. Достоевского о вере безбожников "в атеизм, как бы в новую веру, никак не замечая, что уверовали в нуль".
И все же нельзя не отметить, что в творчестве Юлии Вознесенской преобладает надуманность, прямолинейность и даже шаржированность наспех прорисованных образов. Она обличает "Царство" Антихриста и самого Лже-Мессию поверхностно, напрашивающимися средствами, изображая последнего в образе звероподобного маньяка: "За ночь красивые длиннопалые руки Мессии покрывались густыми рыжими волосами, почти шерстью, а ногти вырастали на полтора сантиметра и загибались внутрь наподобие когтей хищной птицы". Вряд ли такой хищный монстр в состоянии прельстить значительную часть человечества, зомбируя массы людей внушением слепой веры в свое "мессианство". Слишком уж отталкивающий образ. Дурная, вымороченная псевдо-экзотика....
Приметы конца мира, по Ю.Вознесенской, не духовное оскудение людей, не отпадение от Бога, не умножение греха и попрание морали, а нечто сугубо материальное: "...всех коров съели, хлеб никто не выпекает, а яблок в этом году не будет совсем - всех пожрала саранча. <......> Вся эта часть Европы отключена от мировой энергетической сети, кроме некоторых военных объектов".
В качестве другого апокалипсического признака автор выделяет постоянно упоминаемую в романе "эвтаназию" как способ регулирования людских ресурсов.
Как вульгарный и пошлый фарс выглядит кульминационный эпизод романа - отказ Ланселота от исцеления Лже-Мессии и последовавшее вслед за этим обличение Антихриста, сопровождаемое плевком в лицо. Каковы же последствия духовного противления злу? "Антихрист завизжал и схватился обеими руками за лицо. И все увидели, как его лицо полыхнуло коротким синим пламенем, а руки превратились в покрытые рыжей шерстью лапы с длинными черными когтями. <.......> Потом Антихрист отнял свои мерзкие руки от лица - оно было покрыто кровавыми язвами там, куда попал плевок Ланселота".
Потрясенный неслыханной дерзостью инвалида, Антихрист приказывает распять Ланселота. Охранники привязывают перекладину креста к поперечине фонаря, и Ланселот повисает на растянутых и прикрученных к перекладине проволокой руках. Лже-Мессия предлагает Ланселоту раскаяться. Однако Ланселот вторично обличает его как Антихриста и еще раз плюет в него.
Вслед за этим автор романа настойчиво нагнетает избитые штампы и пафосные "спецэффекты": здесь и "особенно яркая молния" вкупе со страшным ударом грома, и свет на Ново-Вавилонской Башне от непрерывно бьющих молний. Юлия Вознесенская стремится пощекотать нервы непритязательного читателя, смакуя жуткие подробности гибели правителя мира: ".....тело Антихриста вспыхнуло синим пламенем, обуглилось, рассыпалось черным пеплом, и ветер понес его, разметая на ходу, вниз по белым плитам".
Сказочная трилогия ("Юлианна, или Игра в киндеппинг", "Юлианна, или Опасные игры", "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи") еще слабее вышеупомянутых произведений. Здесь только два живых характера: сестры-двойняшки Юлия и Анна. Остальные персонажи являются либо законченными негодяями, либо воплощением умозрительной схемы добродетелей, либо ничтожествами. В этих характерах нет почти ничего подлинно жизненного и даже правдоподобного. Например, отец девочек Дмитрий Мишин предстает перед читателями в облике легкомысленного, бесхарактерного, инфантильного простака ( в обиходе таких людей презрительно называют "лохами").Непонятно, каким образом этот безликий человек-пустышка нажил свои капиталы, стал "новым русским"...Парадокс, не правда ли?
В упомянутой трилогии Юлия Вознесенская подменяет православную духовность оккультно-визионерскими мечтаниями. Писательница самонадеянно пытается разложить свои мистические фантазии "по полочкам", с небрежной упрощенностью характеризуя то, что непостижимо для "мирского" человеческого ума.
Между тем святоотеческая литература призывает православных верующих контролировать свое воображение. Когда христианин во время молитвы или "благочестивого" размышления впадает в экзальтацию и начинает мысленно представлять реалии духовного мира, его воображением под видом "ангела светла" может завладеть лукавый. Удивляет, что возомнившей себя "духовно продвинутой" писательнице это неведомо.
Описывая бесов в виде уморительных зверушек из мультфильма, Юлия Вознесенская "воспитывает" у своих юных читателей легкомысленное, игривое и игровое отношение к контактам с нечистой силой. Нельзя не отметить, что злые духи вполне могут вызвать у детей среднего школьного возраста, которым адресована книга, не только любопытство, но и сочувственную симпатию. Да и как можно испытывать какой бы то ни было пиетет по отношению к ангелам, которые стоят "переминаясь босыми ногами на каменном полу галереи", а их "имена" напоминают вульгарные клички: "Петрус", "Димитриус", "Юлиус". Зато домовой Михрютка очарователен, как Чебурашка: "Ой, какой хорошенький паучок с кошачьей мордочкой! /.../ Смотри, как он забавно кривляется!"
А как восхитительно артистичен бес, который "отбивал чечетку, выплясывая на задних лапах, а передними скреб по чешуе на груди: под длинными бесовскими когтями чешуя пощелкивала, как кастаньеты".
В 12 главе повести "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи" Юлия Вознесенская подробно и с явным удовольствием рассказывает о том, как некий демон Кактус давал бал в честь Вальпургиевой ночи. Как бы между прочим повествуется об особых творческих способностях, присущих бесам, "расселившимся" в пределах Крестовского острова Санкт-Петербурга. Автор книги обстоятельно описывает, как бесы пели и танцевали на этом балу, как бы вскользь упоминая о том, что "они даже собрали инструментально-вокальную бесовскую группу под названием "Отвязные бесенята".
Описывая ангелов, Юлия Вознесенская впадает либо в слащавость и приторность, либо в излишнюю пафосность и высокопарность. Подчас она кощунственно отзывается о наших небесных покровителях точно о пчелах или мошкаре: "Возле раки с мощами стояли несколько Ангелов, а над самой ракой их вилась целая стая". Фантазируя, писательница придает бестелесным духам-ангелам человеческое обличье: "За скромным худеньким священником ступал высокий статный Ангел; он был на целую голову выше других Ангелов Хранителей и намного шире их в плечах".
Борьба между ангелами и бесами описывается на чисто материалистическом уровне, с использованием стилистики овеществленного натурализма: "Кактус плюнул и подкатился к Акопу Спартаковичу, протягивая лапу к мобильнику, но тут же получил по лапе мечом, правда, плашмя. Он повернул голову и встретился глазами с Ангелом Иоанном".
Название одной из повестей трилогии "Юлианна, или Опасные игры" больше соответствует не содержанию данного произведения, а тому негативному влиянию, которое оказывает на неокрепшие юные умы творчество Юлии Вознесенской в целом. Опасность затеянных писательницей "игр" заключается в привлечении внимания и провоцировании интереса склонных к негативизму подростков к запретному плоду оккультизма.
Весьма положительно истолкованы Юлией Вознесенской и свойственные номинальным христианам суеверия, не имеющие ничего общего с подлинной церковностью. Писательница вполне справедливо утверждает, что "в автомобиле обязательно надо иметь иконку", но при этом не упоминает о необходимости молитвы перед святыми образами. Невоцерковленный (тем более юный) читатель может сделать ложный вывод о том, что прикрепленные к приборной доске образки защищают от бесовской нечисти чисто магически, без молитвенного обращения верующих к ликам Спасителя, Божией Матери и святых. Почитание св.икон приравнивается в данном случае к талисману.
Не могут не коробить натянутость и неискренность, присущие авторской интонации. Писательница впадает то в слащавость (описание танца с зеркалом в повести "Юлианна, или Игра в Дочки-мачехи"), то в граничащее с кощунством ерничество, то в сарказм, более уместный в книгах, предназначенных для взрослого читателя. Экстравагантность внешнего облика повестей сочетается с крикливой напыщенностью и склонностью к мелодраматическим эффектам. Характерные для произведений Юлии Вознесенской гиперболизация и гротеск не всегда уместны, чрезмерны и создают впечатление, что автор трилогии пародирует жанр "фэнтези", низводя его до сюрреалистического абсурдизма.
Для художественной манеры повестей трилогии характерно повторение условностей и шаблонов, подражание чисто внешней стороне подлинного искусства в сочетании с пустотой содержания. Более того, подчас писательница кощунственно профанирует православную духовность до уровня...анекдота. Например, в одном из эпизодов повести "Юлианна, или Опасные игры" Юлия признается Аннушке, что советуется с Ангелом Хранителем, какой бантик ей "прицепить" - розовый или желтый. Аннушка с сарказмом отвечает сестрице: "По-моему, он тебе советует надеть на голову платочек".
А чего стоят постоянно встречающиеся в упомянутых повестях литературные штампы, избитые "красивости": "Рассказывая, она с ужасом чувствовала, будто с каждым словом проваливается в какую-то бездонную яму под пристальным взглядом Жанны".
Нельзя не обратить внимание и на вульгарную непристойность лексики персонажей трилогии, предназначенной для детей школьного возраста. Уроженка Санкт-Петербурга ведьма Жанна говорит своей сопернице православной москвичке Александре: "Неужели ты думаешь, лахудра нечесаная, лимита московская, что Мишин на тебя посмотрит?"
Юлия Вознесенская явно недооценивает свободу воли людей, не доверяет их сознательному выбору. В ее произведениях злые духи целиком и полностью порабощают человека, превращая его из субъекта в объект: "У папиного секретаря Акопа Спартаковича была одна особенность, делавшая его человеком непредсказуемым не только для окружающих, но и для самого себя. Дело в том, что приставленные к Акопу Спартаковичу Ангел Хранитель и бес-искуситель находились при нем не одновременно, а по очереди: если сегодня ему сопутствовал Ангел, то завтра им руководил бес".
В книге "Юлианна, или Игра в дочки-мачехи" автор описывает интерьер комнаты "ясновидящей" колдуньи матушки Ахинеи, обращая внимание читателя на то, "что глаза и сложенные для благословения руки святых были замазаны черной краской. А на некоторых иконах вместо святых были утопленные в оклады фотографии кинозвезд и даже парочка олигархов". При этом непонятно, каким же образом матушке Ахинее удавалось вводить в заблуждение верующих.
А может быть ларчик открывался просто, и все дело в предвзятом и циничном отношении Юлии Вознесенской к своим собратьям по вере? Возможно, она считает их глупцами или людьми невменяемыми и неадекватными? Подобные вопросы отнюдь не праздные, как может показаться на первый взгляд. Лично у меня нет оснований сомневаться в том, что рупором позиции автора в данном случае является ни кто иной, как...бес Жан, с циничной "прямотой" характеризующий суть злодеяний "ясновидящей": "Находятся православные дураки и дуры, которые клюют на эти лжецерковные приманки. Польза от них двойная: колдуну-деньги, а клиентам-великий грех на душу".
Следует отметить, что даже "положительные" герои и героини упомянутых произведений обрисованы поверхностно, их внутренний мир остается закрытым для читателей. Автора нисколько не оправдывает то обстоятельство, что она пишет, главным образом, для подростков. Православные персонажи не являются в данном случае безусловными антиподами колдунов и откровенных мошенников. Как, например, сусально положительная героиня повести "Юлианна, или Игра в Дочки-мачехи" Александра сводит счеты со своей соперницей? Что она кроит из отреза на платье? В 12 главе читаем: "На окне туалетной комнаты висели новые занавески - из той же самой парчи, из которой было сшито вечернее платье Жанны, но только глумливо "обратной" расцветки-не зеленые змеи на черном фоне, а черные на зеленом! /.../ В углу просторного туалета стояла стеклянная душевая кабина, и перед нею на синем мраморном полу лежал квадратный коврик - из той же ткани! Она перевела глаза и задохнулась от ярости: точно такой же коврик, но только полуовальный и с соответствующим вырезом, лежал перед...унитазом! И даже крышка на унитазе была аккуратно обтянута той же самой "змеиной" тканью!"
По отношению ко взрослым читателям писательница, увы, не изменяет себе, оставаясь поверхностной и легковесной там, где так необходимы сугубая серьезность и благоговение. Печальным примером в этом отношении является повесть-притча на "трансцендентную" и "сотериологическую" тему - "Мои посмертные приключения". Крайнее авторское легкомыслие проявилось уже в самом названии произведения. Столь игриво охарактеризовать переход от земной жизни к инобытию можно либо по недомыслию, либо сознательно профанируя сакральность, изначально свойственную данной теме. Скорее было бы логично назвать то, что случилось с героиней повести-"злоключениями".
Читая евангельский эпиграф к 1 главе: "Вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим - в притчах" (Лк.8:10), нельзя не удивиться самонадеянности автора повести. Неужели Юлия Вознесенская считает свою "фантастическую притчу" равноценной тем жемчужинам духовной мудрости, которые рассыпал Христос перед апостолами?
В своих "Записях" священник Александр Ельчанинов писал: "Мы должны смиренно принять существование Тайны и не пытаться пробираться по черной лестнице, чтобы подслушивать под дверью". Святые отцы и православные богословы безкомпромиссно порицали греховное любопытство, выражающееся в желании "коснуться пальцами невидимого", склонность к фантазерству, визионерству, экзальтации. "Видения" в повести "Мои посмертные приключения" воображаемые, но именно через такую "игру воображения" диавол овладевает сознанием легкомысленных людей с завышенным мнением о собственной "духовности".
Как Русская Православная Церковь относится к фантазиям о мытарствах? Об этом еще в 19 веке писал цензор и профессор Московской Духовной Академии П.С.Казанский: "Чаще издаются повести, полные самых странных чудес, одним словом, духовные романы о мытарствах, жития Андрея Юродивого, Иоанна Новгородского и т.п. Все эти сочинения представляются большей частью безграмотными. Сколько приходилось исправлять или останавливать книжек, направленных к распространению суеверных понятий в народе".
К сожалению, в наше время ситуация изменилась только в худшую сторону. Произведения на "духовную" тематику дополнены прямыми "интервью" с бесами и буквально заполонили церковные лотки. Нельзя не отметить и бросающуюся в глаза апокрифичность романов и повестей о мытарствах.
В описании мытарств как своего рода экзотического приключения Юлия Вознесенская легко переступает ту грань, за которой не остается ничего, кроме откровенной непристойности и пошлости. Вот как, например, автор описывает впечатления главной героини повести накануне прохождения ею мытарства блуда: "Шумная толпа мужчин и женщин вперемежку с бесами танцевала, пила, что-то жрала, беспрерывно орала и занималась на виду у всех самым разнузданным сексом. Гнусные пары и группы в свальном грехе вызывали тошноту, но мерзее всего выглядели те, кто занимался любовью с бесами и бесовками".
Юлия Вознесенская описывает бесов как "экзотических" инопланетян с коренастыми фигурами и крупными головами, при этом обращая внимание читателей на то, что в их "больших круглых глазах, окруженных темными складками кожи и лишенных ресниц, определенно сверкал острый интеллект".
Писательница романтизирует Сатану, пафосно называя его "прекрасным незнакомцем", описывая его как "высокого господина с прекрасным лицом", похожего на героя рыцарских романов: "...на ногах высокие блестящие сапоги, черно-красный плащ, а из-под него выглядывало золотое шитье какого-то средневекового костюма. /.../ Глаза его сияли мудростью и пониманием, а еще в них светилась нежность, в них хотелось глядеть и глядеть".
Столь привлекательно представленный автором, Сатана выглядит еще привлекательнее, когда признается Анне - главной героине повести: "Я с любовью и тревогой следил за твоим развитием, заботился о тебе, хотя ты этого не могла заметить. /.../ Я любовался тем, как смело ты ломала любые рамки, если тебе навязывали их со стороны, я подталкивал тебя к свершению самых смелых твоих поступков." Не сделавшему окончательный духовный выбор читателю трудно не поддаться искушению восхититься тем, кто, по его собственным словам, не позволил Анне "закиснуть в тепле обывательского болота..."
Героиня повести-притчи подвергается в раю телесному наказанию от ангела. По сути, мы имеем дело с изощренным кощунством, граничащим с пародией на православную духовность: "В ту же секунду я оказалась лежащей на золотом песке дорожки с гудящим затылком: мой Ангел-Хранитель дал мне подзатыльник! Пораженная, я уселась на дорожке и решила, что с места не сойду, пока он не извинится".
"Православие" Юлии Вознесенской не может не восприниматься как нечто внешнее и формальное. Писательница любит всуе упоминать богословскую терминологию. Гипертрофия псевдоправославной формы странным образом сочетается с отсутствием православного содержания.
Юлия Вознесенская овеществляет, уплощает и кощунственно опошляет само представление о трансцендентном, сбивая с толку недостаточно воцерковленных читателей. Игра с православными догматами и понятиями приводит писательницу на опасный путь духовных подмен. Необузданное авторское воображение не имеет никакого отношения к церковной догматике и святоотеческому учению. Облекая православную тематику в развлекательную, но лишенную душеполезного содержания фольклорно-сказочную форму, Ю.Вознесенская предлагает читателям ни что иное, как лубок, попсу, примитив.
Весьма неприятное впечатление производит крайнее высокомерие героини "Моих посмертных приключений", которую можно с полным основанием охарактеризовать как alter ego автора. Раздражительность Анны в сочетании со страстью осуждения ближних, мизантропией и снобизмом проявляется, например, в ее отношении к рабочим, строящим дорогу к Озеру Отчаяния. Эти люди настолько раздражают новообращенную христианку, "что захотелось набрать камней и швырять ими в тупоголовых строителей, пока не поумнеют и не научатся отвечать на вопросы умных людей. Я сдержалась, потому что их было больше".
Будучи диссиденткой из России, Анна идентифицирует свой внутренний мир с идеализированным до предела европейским образом жизни. Западничество сочетается у героини повести с типичной для либеральной интеллигенции русофобией, осознанием своей иноприродности судьбе собственной страны: "Я ощущаю себя жительницей Западной Европы. Россия - это что-то далекое и чужое, какие-то неприятные ассоциации у меня с этим связаны".
Жуткий лагерь, в который попадает Анна, ассоциируется не только с преисподней, но и с...советским тоталитаризмом. Писательница не может обойтись без социально-политической "протестной" подоплеки. Недаром один из любимых фильмов героини с богемно-элитарным мироощущением - жутковатый "Сталкер" Андрея Тарковского. Между зоной из фильма Тарковского и зоной преисподней, в которую попадает Анна, так много общего, что можно без натяжки говорить о вторичности творчества Ю.Вознесенской и ее склонности к реминисценциям.
Встречается в повести и прямая отсылка к "Братьям Карамазовым": "Все бродило и поднималось во мне от этих слов, хотелось заявить о своей нелюбви к хоровому пению, о желании "вернуть билет", да просто взбунтоваться, наконец!" Здесь Юлия Вознесенская заимствует метафору у Достоевского - выражение "вернуть билет" Творцу употребляет Иван Карамазов. Вслед за этим героиня повести-притчи задается вопросом: "Топнуть ногой о небеса и отказаться идти дальше?" и сама себе отвечает: "Ну уж нет!"
В "богословии" Ю.Вознесенской не остается места Христу, о Котором она почти не упоминает в своих произведениях. В связи с этим определенный интерес представляют суждения священника Александра Пикалева: "Может, я не понимаю язык притчи, но тогда мне пусть объяснят, что символизирует игра героини в снежки с ангелом, причем снежки оказываются из пломбира (руки-то потом какие липкие), придумывание себе платьев в раю, причем в раю человек живет еще до суда в прекрасных домах, гоняет чаи с родней, рай вообще что называется мимо Бога. Героиня, будучи внецерковной и равнодушной к религии вдруг оказывается спасенной по молитвам дедушки, не имея ни веры, ни христианских убеждений, ни покаяния".
Юлия Вознесенская относится к той печальной категории деятелей искусства, к которой вполне применимы слова Спасителя: "они-слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму".(Мф.15, стих 4). Хотелось бы пожелать читателям ее произведений с Божьей помощью стяжать духовную зоркость и трезвомыслие, воспитывать у себя умение отличать подлинно христианскую традицию от дешевых подделок и кощунственных пародий на нее.
