Форум
Ужик и ужика
Всё чаще последнее время по утрам в доме их тучей повисает долгая, тягостная тишина… «И стали два одной плотью» - это про них. Вот и теперь - пьёт один, а тяжёлое похмелье у обоих.
Когда-то на Руси сродников называли ужиками, и так легло на душу ей это уютное слово, что и мужа с повзрослевшими сыновьями тоже стала так называть - «мои у’жики-му’жики». Сыновья, к счастью, женились, и остались они стареть вдвоём – ужик и ужика …
Она давно уже не представляла жизни своей без храма, и как же горько и больно было слышать ей от родного человека: «У вас, в церкви…». А Церковь её учила: «Друг друга тяготы носите». Все мы хороши, и все посланы друг другу для спасения. Сколько лет шутками да лаской гасил он вспышки её «праведного» гнева, терпел надутые щёки и долгие обиды. Теперь пришёл её черёд потерпеть.
С годами заметила за собой, как обречённо ждёт теперь светские праздники, особенно затяжные, многодневные: с предпразднством и отданием праздника - прямо как в церкви. Вот только радость праздничную черпали они из разных чаш, и обе эти чаши - неупиваемые. Беда, если у родных людей радость у каждого своя - не умножишь её, разделив друг с другом. Её радость преображала лица людей в лики, а его…
Когда вместо своего ужика видит она ужас что, сразу замыкается в себе. Нет, он не сквернословит, не распускает руки – он … разговаривает, долго, нудно, много часов подряд, как радио, которое невозможно выключить. «Сыворотка правды» развязывает язык, и уносят его «три белых коня» в неведомую даль - начинает с обличения несовершенного мира, государства, Церкви и под утро добирается и до неё, венчающей это несовершенство. Она успевает за это время прочитать «Живый в помощи» 40 раз и ещё раз убедиться в великой силе этого Псалма, – уж он-то точно любого «коня на скаку остановит».
Крутит враг человеком. А против врага какое оружие? Молитва да слово Божие. Ничего не отвечает, не спорит, только молится про себя. «Что, молишься?!!» - прорычало однажды в ночи голосом супруга.
Сколько раз хотелось всё бросить и уйти, куда глаза глядят. И попытки даже были. Но как оставить немощного один на один с тем, в кого он не очень-то и верит, как потом с этим жить? У неё же в арсенале и Евангелие святое, и Псалтирь – «кого убоюся»!
А когда чувствует, что совсем уже каменеет сердце, готовя завтрак, напевает тихонечко стихи батюшки Леонида Сафронова. Повторяет раз, другой, третий, и проливается утренняя туча сердечным её плачем:
Я умру глубокой осенью.
Под унылый скрип телег.
И меня накроет простынью
Мой последний первый снег.
За кладбищенской оградою,
В домовине по плечу,
Никого я не обрадую,
Никого не огорчу.
Буду смирно да спокойненько
Под крестом еловым тлеть
И соседнего покойника,
Как умершего, жалеть.
А покуда злее пущего
Дует ветер из щелей,
Ты меня, с тобой живущего,
Как живого, пожалей.
Миролюбивая песенка чайника, шаги… Он уже не просит у неё прощения по утрам и не говорит, что ничего не помнит – только виновато поднимает на неё больные глаза возвратившийся в себя ужик:
- И как ты меня терпишь?
- Сама не знаю. Просто мне тебя жалко.
- А мне тебя…
Художник Панина Кира. «Жили были дед да баба»
https://elitsy.ru/photos/view/383362/
Всё чаще последнее время по утрам в доме их тучей повисает долгая, тягостная тишина… «И стали два одной плотью» - это про них. Вот и теперь - пьёт один, а тяжёлое похмелье у обоих.
Когда-то на Руси сродников называли ужиками, и так легло на душу ей это уютное слово, что и мужа с повзрослевшими сыновьями тоже стала так называть - «мои у’жики-му’жики». Сыновья, к счастью, женились, и остались они стареть вдвоём – ужик и ужика …
Она давно уже не представляла жизни своей без храма, и как же горько и больно было слышать ей от родного человека: «У вас, в церкви…». А Церковь её учила: «Друг друга тяготы носите». Все мы хороши, и все посланы друг другу для спасения. Сколько лет шутками да лаской гасил он вспышки её «праведного» гнева, терпел надутые щёки и долгие обиды. Теперь пришёл её черёд потерпеть.
С годами заметила за собой, как обречённо ждёт теперь светские праздники, особенно затяжные, многодневные: с предпразднством и отданием праздника - прямо как в церкви. Вот только радость праздничную черпали они из разных чаш, и обе эти чаши - неупиваемые. Беда, если у родных людей радость у каждого своя - не умножишь её, разделив друг с другом. Её радость преображала лица людей в лики, а его…
Когда вместо своего ужика видит она ужас что, сразу замыкается в себе. Нет, он не сквернословит, не распускает руки – он … разговаривает, долго, нудно, много часов подряд, как радио, которое невозможно выключить. «Сыворотка правды» развязывает язык, и уносят его «три белых коня» в неведомую даль - начинает с обличения несовершенного мира, государства, Церкви и под утро добирается и до неё, венчающей это несовершенство. Она успевает за это время прочитать «Живый в помощи» 40 раз и ещё раз убедиться в великой силе этого Псалма, – уж он-то точно любого «коня на скаку остановит».
Крутит враг человеком. А против врага какое оружие? Молитва да слово Божие. Ничего не отвечает, не спорит, только молится про себя. «Что, молишься?!!» - прорычало однажды в ночи голосом супруга.
Сколько раз хотелось всё бросить и уйти, куда глаза глядят. И попытки даже были. Но как оставить немощного один на один с тем, в кого он не очень-то и верит, как потом с этим жить? У неё же в арсенале и Евангелие святое, и Псалтирь – «кого убоюся»!
А когда чувствует, что совсем уже каменеет сердце, готовя завтрак, напевает тихонечко стихи батюшки Леонида Сафронова. Повторяет раз, другой, третий, и проливается утренняя туча сердечным её плачем:
Я умру глубокой осенью.
Под унылый скрип телег.
И меня накроет простынью
Мой последний первый снег.
За кладбищенской оградою,
В домовине по плечу,
Никого я не обрадую,
Никого не огорчу.
Буду смирно да спокойненько
Под крестом еловым тлеть
И соседнего покойника,
Как умершего, жалеть.
А покуда злее пущего
Дует ветер из щелей,
Ты меня, с тобой живущего,
Как живого, пожалей.
Миролюбивая песенка чайника, шаги… Он уже не просит у неё прощения по утрам и не говорит, что ничего не помнит – только виновато поднимает на неё больные глаза возвратившийся в себя ужик:
- И как ты меня терпишь?
- Сама не знаю. Просто мне тебя жалко.
- А мне тебя…
Художник Панина Кира. «Жили были дед да баба»
https://elitsy.ru/photos/view/383362/
