Следует отметить, что сами термины «богослов», «богословие», «богословствовать» не встречаются в Священном Писании. Вероятно, причина этого заключается в том, что античный греческий термин «богословие» (θεολογία) был тесно связан с миром язычества: древние греки называли богословами тех, кто учил о богах1.
В христианском лексиконе это слово появилось не сразу. Еще мужи апостольские (ближайшие ученики апостолов, жившие в I — нач. II вв.), а также апологеты второго столетия относились к нему настороженно, поскольку оно напоминало им о философских спекуляциях языческих мыслителей. Впервые в христианском значении слово «богословие» стал употреблять апологет второй половины II в. Афинагор Афинский. Окончательно слово «богословие» закрепилось в христианском словаре несколько позднее, в основном благодаря Александрийской богословской школе, а именно ее представителям Клименту Александрийскому и Оригену2.
Первоначально этим термином христианские авторы обозначали учение о Святой Троице3. Остальные аспекты вероучения (о творении мира, о воплощении Бога Слова, о спасении, о Церкви, о Втором пришествии и т. д.) в древней Церкви относились к области Божественного домостроительства, или Божественной икономии (греч. οἰκονομία — искусство управления домом: οἴκος — дом, νόμος — закон), т. е. деятельности Бога в творении, Промысле и спасении мира.
В настоящее время термин «богословие» используется в трех значениях. Согласно первому, богословие понимается как слово Бога о Самом Себе и о сотворенном Им мире, т. е. как Божественное Откровение. Согласно второму, более распространенному значению, — как учение Церкви или конкретного богослова о Боге (такое учение является свидетельством об осмыслении Божественного Откровения соборным разумом Церкви или отдельным автором). В соответствии с третьим значением, этим термином обозначают дискурсивную практику усвоения и систематизацию религиозных истин, опыта веры и богообщения, т. е. богословие как науку.
В современной науке понятие «богословие» рассматривается в двух контекстах:
1) как собирательное наименование для ряда дисциплин, среди которых можно выделить догматическое, основное, сравнительное, литургическое, библейское, нравственное, пастырское богословие;
2) в более узком смысле — как наука, раскрывающая содержание основных христианских вероучительных истин (догматов), принимаемых всей полнотой Православной Церкви, т. е. как догматическое богословие.
При чтении святоотеческих творений, однако, обнаруживается, что свв. отцы часто использовали термин «богословие» в ином значении, нежели мы сегодня. Так, например, Евагрий Понтийский (IV в.) писал: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно, и если истинно молишься, то ты — богослов»4. Св. Диадох Фотикийский (V в.) говорил, что ни один из божественных даров «так не воспламеняет и не подвигает сердца к возлюблению Его благости, как богословствование. Ибо оно, будучи первейшим порождением благости Божией, первейшие и дары подает душе... оно располагает нас с радостию презирать приятные утехи житейские... Достодолжно убо приготовившись... потечем к сей добродетели... всякое попечение земное посекающей... словесную разумную душу к нераздельному общению с Богом Словом благоустрояющей...»5.
Среди сонма святых только три угодника Божия удостоены высокого звания «Богослов». Это, во-первых, ап. Иоанн Богослов, автор четвертого Евангелия. Именно он заложил основы православного учения о Пресвятой Троице, о Боговоплощении и о Лице Господа Иисуса Христа, явившись звеном, связавшим Божественное Откровение со святоотеческим богословием. Во-вторых, это свят. Григорий Богослов, защищавший православное учение о Святой Троице во время ожесточенных тринитарных споров IV столетия, славивший Пресвятую Троицу в своих поэтических произведениях. Наконец, это преп. Симеон Новый Богослов, живший на рубеже X-XI вв., который воспел в своих «Божественных гимнах» чудо обожения6 человека через единение его с Богом, через общение человека с Триединым Божеством.
Таким образом, для свв. отцов богословие — нечто большее, чем систематизированное изложение христианского вероучения. Для них богословие — прежде всего видение Бога Троицы, а это предполагает не только работу человеческого ума, но и всецелое участие человеческой личности. Следовательно, оно должно включать и способность интуитивного духовного постижения, которая на святоотеческом языке называется греческим словом «νοῦς» (ум), и участие человеческого сердца (καρδία), естественно, в библейском и святоотеческом, а не в анатомическом смысле этого слова. Можно сказать, что у свв. отцов термин «теология» (θεολογία) по значению близок к слову «созерцание» (θεωρία), что предполагает непосредственное общение с живым Богом, а значит, оно неразрывно связано с молитвой.
Богословие обязательно должно быть составной частью всецелого служения человека Богу. Современный греческий религиозный философ X. Яннарас пишет о богословии так: «Это Божий дар, плод внутренней чистоты христианской духовной жизни. Богословие отождествляется с видением Бога, с непосредственным видением личного Бога, с личным опытом преображения твари нетварной благодатью. Богословие, — продолжает он, — не есть теория мира или метафизическая система, а выражение и формулирование опыта Церкви: неинтеллектуальная дисциплина, а опытное общение, причастие»7.
Митр. Диоклийский Каллист (Уэр), известный современный богослов из Англии, выделяет четыре ключевых понятия, которые, с его точки зрения, позволяют хотя бы отчасти раскрыть сущность богословия: харизма (χάρισμα) — дар, дарование от Бога; мистирион (μυστήριον) — тайна или таинство (возможен двоякий перевод); катарсис (κάθαρσις) — очищение; исихия (ἡσυχία) — покой, молчание, отрешенность8.
1. Харизма. В VII в. преп. Фалассий Ливийский писал о «благодати богословия», которую называл «исполнением верха желаний»9. Таким образом, богословие не есть человеческое исследование Божественной жизни, но прежде всего наш ответ на Божественное Откровение. Об этом говорит нам Пролог Евангелия от Иоанна (см.: Ин.1:18): источник богословия находится в Боге. Поэтому богословие — это не столько наши попытки познать Бога, сколько взыскание и испытание Богом нас. Особенность богословия в том, что в отличие от других наук, имеющих дело с неким пассивным объектом, «предметом» богословской науки является Сам Бог, Который никогда не может быть пассивным объектом богопознания, но всегда — активным Субъектом его.
Подлинное богословие стало возможно только благодаря Боговоплощению, пришествию на землю Сына Божия, Который открыл нам истинное ведение о Боге.
И мы можем быть богословами только в силу полученного от Него дара (харизмы). Подлинный богослов всегда есть, по слову отцов, «θεοδίδακτος», т. е. обученный Богом, а не только наученный от людей или даже от Писаний.
Поскольку богословие есть дар Божий, оно требует от человека прежде всего доверия к Богу и веры в Него. Хотя разум в деле богопознания и имеет существенное значение, правильно развиваться он может только в пределах веры. Ап. Павел говорит: Верою познаем, что веки устроены словом Божиим... (Евр.11:3). Вера, доверие к Богу является, таким образом, и «инструментом» богопознания, и его необходимым условием.
2. Мистирион. У Великих Каппадокийцев10 мы можем встретить странное на первый взгляд выражение: «тайна богословия». Что здесь имеется в виду? Почему богословие называется тайной? Тайна — это не просто совокупность каких-то неразрешимых проблем и головоломок. Это есть нечто такое, что все-таки доступно нашему пониманию, хотя и не может быть открыто нам без остатка по той причине, что это нечто простирается в Божественную бесконечность. Богословие есть тайна потому, что оно есть нечто, «простирающееся за пределы всякого ума»11, превосходящее наши попытки выразить человеческим языком то, что далеко выходит за пределы человеческого понимания.
Ведь наше понимание немощно, а язык наш еще более несовершенен. Если мы забываем об этой ограниченности нашего понимания и пытаемся подменить неизреченное Божественное слово человеческой логикой, тогда наше слово перестает быть теологией и, как говорили свв. отцы, понижается до уровня «технологии», т. е. буквально до «работы ремесленника». Именно поэтому богословское мышление, по слову ап. Павла, всегда гадательно (1 Кор.13:12). Богословие вынуждено пользоваться антиномиями, парадоксами и аналогиями именно потому, что оно простирает свой язык за свойственные ему пределы. И поскольку областью богословия является Божественная тайна, то богословское мышление должно быть одновременно и отрицательным и положительным. Именно это сочетание делает возможным некоторое представление о Боге, позволяет нам соприкоснуться с Божественной тайной.
Вот примеры подобного рода выражений.
Автор, известный под именем Дионисия Ареопагита: «Сам же Он пребывает превыше ума и сущности, и Ему совершенно не свойственно ни быть познаваемым, ни существовать. И совершенное незнание, понимаемое в лучшем смысле, есть знание Того, Кто выше всего познаваемого»12.
Преп. Максим Исповедник: «Бесконечность — это, несомненно, нечто, имеющее отношение к Богу, но не Сам Бог, Который бесконечно выше самой бесконечности»13.
Таких примеров в святоотеческих текстах можно привести великое множество, и для человека, чуждого патристической традиции, эти высказывания представляются не более чем игрой слов. Действительно, они и будут казаться подобного рода игрой, если мы упустим из виду, что подлинное богословие невозможно без катарсиса.
3. Катарсис. С одной стороны, богословие есть дар, но с другой — оно требует от человека соработничества, синергии человеческой и Божественной воли. Ибо мы соработники (συνεργοί) у Бога... (1 Кор.3:9). Подлинное богословие всегда богочеловечно. Однако, если источник богословия находится в Боге, то в чем же тогда должно выражаться человеческое соработничество? Прежде всего в обращенности, открытости человеческого сердца к Божественной любви, в преображении всей жизни человека через вселение Святого Духа. Поэтому богословие — это не просто «ученое занятие», которому можно предаваться несколько часов в неделю, а образ жизни. Не может быть подлинного богословия без стремления к совершенству. Поэтому, по единодушному мнению свв. отцов, подлинные богословы — это, несомненно, святые.
Следует отметить, что наименование богословия наукой порождает некую двусмысленность. И в самом деле, можем ли мы назвать богословие наукой наряду, например, с геологией, ботаникой, математикой и т. п.? Разумеется, нет. Во всех естественных науках от ученого требуется для начала с максимально возможной точностью собрать факты, затем с бесстрастной строгостью их проанализировать и сделать некоторые логические выводы. При этом нравственная жизнь ученого принципиального значения не имеет. Богословие, конечно, тоже научно в том смысле, что стремится к точности и интеллектуальной строгости. Но соответствие этим критериям само по себе не составляет сущности богословия. Вот, например, как говорит об этом преп. Иоанн Кассиан: следует «проникать в сущность небесных глаголов и чистым оком созерцать глубокие и сокровенные тайны, чего никак не доставит человеческое учение, светская ученость, а одна чистота духа посредством просвещения Святого Духа»14.
В отличие от других наук, богословие всегда требует личностного отношения к Богу. Оно охватывает человека во всей его полноте и требует от него внутреннего преображения. У Евагрия Понтийского мы находим замечательный образ того, что есть подлинное богословие. Евагрий уподобляет богослова возлюбленному ученику Спасителя, который на Тайной вечере возлежал на груди своего Спасителя. Евагрий Понтийский говорит: «Грудь Господня — ведение Бога, и припадающий к ней станет богословом»15.
Без такого теснейшего личного общения с Богом богословие неизбежно вырождается в псевдобогословие. Св. Диадох подчеркивает, что подлинного богословствования не может быть без напряженной духовной жизни: «Ум наш большею частию мало расположен бывает к молитве, по причине утеснения его и ограничения молитвенною добродетелию; в богословствование же он охотнее вдается... Итак, чтоб не давать хода его свободному в себе разглагольствованию и не поблажать его охоте безмерно предаваться выспренним парениям, будем упражняться наиболее в молитве, псалмопении и чтении Писаний... Действуя так, мы... не попустим ему, увлекаясь тщеславием, рассеиваться в парениях под действием самодовольства и словоохотливости...»16 Преп. Иоанн Лествичник высказывается еще более строго: «Небезопасно и касаться богословия тому, кто имеет какую-нибудь страсть»17.
Такая строгость свв. отцов объясняется тем, что ошибки в богословии могут иметь весьма серьезные последствия. Свят. Григорий Богослов прямо называет ложное богословствование хулой на Бога, «а хула — не богословствование, но отчуждение от Бога»18.
По этой причине свят. Григорий так предостерегает тех, кто вступает на этот небезопасный путь: «Любомудрствовать о Боге можно не всякому, — да! не всякому. Это приобретается недешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем, потому что способны к сему люди, испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душу, и тело. Для нечистого же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения к солнечному лучу»19.
Каждый богослов призван вступить на этот путь самоочищения, путь катарсиса, ибо «совершенство чистоты есть начало богословия»20. По словам свят. Григория Богослова, богослову «должно быть, сколько можно, чистым, чтоб свет приемлем был светом...»21. Что включает в себя этот путь? Прежде всего, конечно, покаяние, что означает не только изменение ума (буквальное значение греческого слова μετάνοια), но и суд человека над собой, приводящий к радикальному обновлению личности.
Преп. Иоанн Лествичник учит, что «покаяние есть завет с Богом об исправлении жизни»22. Покаяние не может быть, как полагают протестанты, однократным мгновенным актом. Покаяние — это непрерывный процесс, это и исходный пункт нашего движения к Богу, и нечто такое, что должно присутствовать в человеке в течение всей земной жизни, что нельзя оставлять до последнего вздоха. Человек, желающий заниматься богословием, должен стремиться уподобиться авве Сисою, который, несмотря на свою очевидную для окружающих святость, умирая, сказал: «Поистине, не знаю о себе, полагал ли я и начало» покаянию23.
Богословие невозможно и без того, что в святоотеческой литературе именуется словом «аскеза» (ἄσκησις), т. е. непрестанного аскетического усилия в самом широком смысле этого слова. Занятие богословием предполагает работу человека над собой. Свят. Григорий Богослов учит: «Хочешь ли со временем стать богословом... — соблюди заповеди и не выступай из повелений. Ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию»24.
Наконец, подлинного богословия не может быть без молитвы. По учению отцов Церкви, богословие и молитва связаны между собой самым тесным образом. Подлинное богословие всегда связано с молитвой, прославлением Бога, желанием человека самому «стать гимном» во славу Божию.
Св. Диадох говорит, что богословие «огненным неким изменением ум наш озаряет и чрез то делает его общником служебных духов... и в душах человеков... устроив богогласные песни, сия божественная невестоводительница поет громко величия Божии»25. А преп. Исаак Сирин наставляет: «К словесам таинств, заключенным в Божественном Писании, не приступай без молитвы и испрошения помощи у Бога, но говори: «дай мне, Господи, приять ощущение заключающейся в них силы». Молитву почитай ключом к истинному разумению сказанного в Божественных Писаниях»26.
Очевидно, что язык святых отцов весьма отличен от языка современного христианина. Нередко можно услышать, как человек, обнаруживший свое невежество в вопросах богословия (после сделанного ему замечания), едва ли не с гордостью заявляет: «Я, знаете ли, не богослов». Но богослов есть тот, кто молится. Эта мысль Евагрия должна предостерегать христиан от подобного рода высказываний, ибо в действительности они говорят тем самым: «Я не молюсь и даже не стремлюсь к этому».
4. Исихия. По словам свв. отцов, не может быть подлинного богословия без внутреннего безмолвия и сердечной тишины. В Пс.45говорится: Остановитесь и познайте, что Я — Бог. Слову «остановитесь» в греческом тексте псалма соответствует σχολάσατε (императив мн. ч. от глагола σχολάζω). Этот глагол употреблялся в древности в различных смыслах, среди прочего оно могло иметь значение «проводить время в беседах с учеными и философами, быть слушателем и учеником»27. Действительно, подлинное богословие — это не только разговор о Боге, но и слушание Бога, которое предполагает безмолвие. Свят. Григорий Богослов задается вопросом: «Когда же можно [заниматься богословием]?» И отвечает: «Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа... Ибо действительно нужно остановиться, чтобы разуметь Бога (Пс.45:11)»28.
Подобного рода мысли могут показаться неожиданными. Мы привыкли считать, что богословие — это именно некоторое теоретическое занятие, нечто сродни философии, а исихазм ассоциируется у нас с христианской мистикой, с ее высочайшими вершинами. Но в действительности в традиции Православной Восточной Церкви противопоставления богословия и мистики никогда не существовало.
«Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое невозможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым. Вне истины, хранимой всей Церковью, личный опыт был бы лишен всякой достоверности, всякой объективности; это было бы смесью истинного и ложного, реального и иллюзорного, это был бы «мистицизм» в дурном смысле этого слова. С другой стороны, учение Церкви не имело бы никакого воздействия на душу человека, если бы оно как-то не выражало внутреннего опыта истины, данного в различной «мере» каждому верующему. Итак, нет христианской мистики без богословия и, что существеннее, нет богословия без мистики»29.
Но кто из нас имеет смелость заниматься богословием или называть себя богословом? Поставим вопрос и по-другому: может ли богословие быть учебной дисциплиной, преподаваемой в академии и в университете? Можно ли вообще устраивать экзамены по богословию, объективно оценивать знания учащихся?
Действительно, это вопрос непраздный, потому что занятия богословием требуют от человека большой ответственности.
Митр. Каллист Диоклийский всех желающих быть богословами разделяет на три категории. Первая — это святые, т. е. те, кто достиг полноты личного опыта богообщения; это богословы в подлинном смысле слова. Ко второй относятся те, кто не имеют такой полноты, но доверяют опыту святых. Такие люди также могут быть хорошими богословами, так сказать богословами второго уровня. Наконец, к третьей категории владыка Каллист относит тех, кто и опыта не имеет, и опыту святых не доверяет. Они являются плохими богословами, или, попросту говоря, не богословами вообще30.
И хотя большинство из нас далеки от святости, ничто не мешает нам к святости стремиться и быть богословами во втором значении этого слова. Мы можем доверять святым и свидетельствовать о том, как они жили и как учили.
В чем же назначение такого богословия? Свв. отцы, которых мы считаем своими учителями в богословии, обычно начинали богословствовать не по собственной воле, а под влиянием внешних обстоятельств. Практически все свв. отцы Православной Церкви — это аскеты, подвижники, в жизненные планы которых обычно не входило написание учебников и научных трудов. У свв. отцов даже встречается мнение о том, что богословствовать, находясь на высотах духа, невозможно. По слову преп. Диадоха, заниматься собственно богословием можно только тогда, когда человеку присуща «средняя мерность в возбуждении духовном»31.
Архим. Софроний (Сахаров) так передает слова преп. Силуана Афонского, своего учителя: «Можно с уверенностью сказать, что никто из святых не стал бы искать словесного выражения своего духовного опыта и навсегда пребыл бы в молчании... если бы не стояла перед ним задача — научить ближнего; если бы любовь не порождала надежды, что хоть кто-нибудь, хотя бы одна душа... услышит слово и, восприняв покаяние, спасется»32.
Кроме задачи научения ближнего, есть и другая задача, которая в наши дни является еще более актуальной, — не только научить другого, передать ему свой опыт, но и защитить опыт Церкви от различного рода искажений.
Как мы видим, обе эти задачи являются практическими. Богословие существует не для того, чтобы приумножать богословское знание, а для решения вполне конкретных задач жизни в Церкви. По словам В. Н. Лосского, «христианское богословие в конечном счете всегда только средство, только некая совокупность знаний, долженствующая служить той цели, что превосходит всякое знание. Эта конечная цель есть соединение с Богом, или обожение, о котором говорят восточные отцы. ...Христианская теория имеет значение в высшей степени практическое...»33. Конечная цель богословия — не просто приобретение некоей суммы знаний о Боге (хотя, конечно, из этого не следует делать вывод, что приобретение этих знаний вообще не обязательно), а приведение человека к живому общению с Богом, к той полноте видения, где слова становятся излишними.
У тех, кто только приступает к изучению богословия, всегда имеется множество различных недоумений и вопросов. Естественно, эти вопросы необходимо снимать, искать на них ответы, потому что человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих (Иак.1:8). Однако нужно иметь в виду, что на путях рационального знания богословские вопросы никогда не смогут быть полностью разрешены. Падший человеческий ум устроен таким образом, что сколько бы мы ни отвечали на его вопрошания, он будет все время ставить перед нами новые и новые вопросы, требуя от нас все большего и большего «уточнения» нашей веры, все более точных формулировок истины, таким образом уводя нас от подлинной духовной жизни, превращая ее в чисто интеллектуальное упражнение.
Поэтому было бы уместно закончить вводную главу словами Спасителя: Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас; и в тот день вы не спросите Меня ни о чем (Ин.16:22-23).
Форум
