Форум
Когда мама не озабочена карьерой и зарабатыванием денег, а может спокойно заниматься детьми, это, конечно, хорошо. «Дистанционное» родительское воспитание и раньше было чревато тем, что на казенном языке принято называть «безнадзорностью». А при нынешнем падении нравов тем более опасно полагаться в таком важном деле на чужих и, по большому счету, мало за что отвечающих людей, ссылаясь на свой собственный детский опыт: дескать, «школа плохому не научит… нами никто особо не занимался – и ничего, выросли…» Разумнее держать руку на пульсе.
Не знаю, как в других городах, а в Москве и Подмосковье, жители которого массово едут на работу в Москву, в последнее десятилетие появилось немало женщин, имеющих возможность не работать, а сидеть с детьми. Причем это вовсе не обязательно «жены олигархов», как думают некоторые люди, не очень хорошо представляющие себе нынешнюю московскую реальность. Отцы таких семейств могут быть компьютерщиками, юристами, менеджерами, пиарщиками, журналистами, редакторами, телевизионщиками. У кого-то есть свой мелкий или средний бизнес. Кто-то занимается строительством и ремонтом. Кто-то – извозом. Есть неплохо зарабатывающие сантехники, электрики, архитекторы, дизайнеры. И даже (человеку, мыслящему устаревшими стереотипами ельцинской эпохи, это может показаться несусветной чушью)… многие преподаватели и врачи. Кто-то получил в наследство квартиру и имеет возможность ее сдавать. Некоторым молодым семьям помогают деньгами родители (тоже вовсе не обязательно олигархи). Короче говоря, активный народ за последнее десятилетие как-то приспособился к новой жизни, хотя, безусловно, отцам в таких семействах приходится работать очень много. Порой даже с перехлестом: от женщин нередко слышишь жалобы на то, что их мужья – трудоголики и жен с детьми практически не видят. Но зато жена может уже не печься о заработке и спокойно заниматься детьми.
Так что же? Если мама дома, все проблемы решены? Отнюдь. Могут возникнуть новые, в принципе ожидаемые, но далеко не всегда ожиданные. Какие?
День да ночь – сутки прочь
Да хотя бы проблема лени! Люди, как известно, бывают разные: одни активные, деятельные, собранные, другие склонны к расслабленности. Первые всегда находят себе занятие, у них уже с детства есть самоконтроль и чувство ответственности. Вторые и во взрослом возрасте нуждаются в «погонялах» и «внешнем корсете». Предоставленные сами себе, они не могут организовать свое время и легко скатываются к «растительному» существованию: «поели – теперь можно и поспать; поспали – теперь можно и поесть».
Конечно, когда детей несколько, сильно не разоспишься, но и от многодетных порою слышишь, что время уходит словно дым в трубу. Вроде бы только встали – а уже вечер. И никуда не ходили, и уборку не затевала, и белья целая куча нестиранного лежит. Впрочем, тут впечатление о бездарно потраченном времени скорее субъективное. У многодетной матери обычно столько забот, что только поворачивайся. И на чистку картошки для пяти-шести детских ртов уходит, естественно, больше времени, чем для одного-двух, и тарелок сколько надо за день перемыть, и носов утереть. А еще требуется этого утешить, тех разнять, этих приласкать или, наоборот, наказать… Опомниться не успеешь, как уже ночь на дворе.
Бесспорно, бывают и многодетные лентяйки, у которых дома разруха, дети запущены, голодают – одним словом, сироты при живых родителях. Но тут уже не просто лень, а алкоголизм или серьезная психическая патология. Настолько серьезная, что она заглушает даже материнский инстинкт, лежащий в основе женской природы. И хотя таких случаев немало, мы о них говорить не будем, поскольку эти люди вряд ли окажутся среди наших читателей. И помощь им нужна куда более основательная, чем просто чтение книг и статей.
Тем же мамам, которые не страдают вышеупомянутыми дефектами, а просто склонны излишне расслабляться, стоит почаще напоминать себе, что чем больше расслабляешься, тем больше устаешь, поскольку воля, как и мышцы, без тренировки атрофируется. Помню, как лет пятнадцать назад одна знакомая, отпраздновав 70-летний юбилей, заявила, что для поддержания жизненного тонуса ей теперь необходимо… увеличить нагрузку. Поэтому в дополнение ко всем своим предыдущим занятиям (несмотря на преклонный возраст, она продолжала работать в сфере образования и вдобавок активно занималась общественной деятельностью), Мария Петровна взяла на себя попечение о внучке-первокласснице, которую нужно было водить в школу и по кружкам.
– Как у вас сил на все хватает? – изумилась я, глядя на сухонькую, маленькую старушку.
– А это как при забеге на длинные дистанции, – улыбнулась она, – вдруг открывается второе дыхание. Ну, а после 70, если хочешь дольше жить, надо, чтобы открылось и третье. Ведь современные люди физически очень сильно недогружены.
Схожих взглядов придерживается и врач В.А. Копылов, возглавивший первую в СССР Проблемную научно-исследовательскую лабораторию немедикаментозных средств лечения и разработавший уникальный метод «внешнего болевого воздействия» (ВБВ), при помощи которого ему удалось поставить на ноги тысячи тяжело и даже смертельно больных людей.
«По моему убеждению, Богом дан лишь один путь укрепления и совершенствования – напряжение духовное и физическое, – пишет доктор Копылов. – Во всех результативных методах лечения и укрепления здоровья… эффективных системах тренинга, рациональных диетах лечебным фактором является напряжение». И добавляет: «Весьма распространено мнение, что патология возникает от перенапряжения органа или системы. Весь мой 35-летний опыт лечения свидетельствует об обратном: напряжение, и даже очень сильное, какого-либо органа или системы не ведет к их ослаблению. Напротив, заболевают органы, которые не получили для них достаточного напряжения… Именно недостаток напряжений приводит к ослаблению органов и является причиной заболевания»[1].
Впрочем, и не прибегая к научным обоснованиям, а просто на собственном опыте я неоднократно убеждалась: стоит дать себе (вернее, своей лени) волю, как самочувствие резко ухудшается. Безделье засасывает, будто болото. Наступает состояние хронической расслабленности, упадок сил. А с ними – досада на свою немощь. Когда же входишь в рабочий ритм, организм мобилизуется, день становится длинней и насыщенней. И усталость, возникающая под вечер, воспринимается совсем иначе – как закономерный итог не напрасно прожитого дня.
Чтобы себя немного дисциплинировать, людям, которые склонны расслабляться, я бы советовала применять простейшие приемы самонаблюдения и анализа. Например, каждый вечер подводить итоги прошедшего дня: что успели, что – нет и почему; ставить перед собой какие-то задачи, учиться планировать время. Это нужно не только для «личного самоусовершенствования», как говорили когда-то, но и для воспитания детей.
Не пытайтесь объять необъятное
Деятельным, энергичным женщинам тоже не всегда легко приноровиться к роли неработающей мамы. Решив посвятить себя ребенку, они порой нагружают его, как верблюда, занятиями и требованиями. И упорно отказываются замечать, что он уже валится с ног. А если к намерению «дать ребенку по максимуму» примешивается желание преодолеть через него свои комплексы (из серии «раз уж мне не удалось, пусть хоть он добьется»), то может возникнуть стойкое раздражение. Психологически это понятно: на другого сердиться проще, чем на себя. А тут раздражение в двойном размере: на себя и «на того парня». Немудрено, что дети невротизируются, начинают проявлять негативизм и непослушание.
Девятилетняя Катя, переступив порог родного дома, менялась до неузнаваемости. В школе это была исполнительная, аккуратная девочка, с подружками не ссорилась, никаких нареканий учительницы не вызывала. Войдя же в квартиру, Катя не просто начинала капризничать, а истерически рыдала, валилась на пол, не желала снимать зимние сапоги и пальто. Приготовление уроков, посещение кружков, утренние сборы в школу и вечерний отход ко сну – все происходило «с боем». Мать от нее страшно уставала и, когда рассказывала о том, что у них творится, выглядела несчастной жертвой маленькой тиранки. Но довольно быстро обнаружилось, что, когда Катя ведет себя хорошо, это маму не особенно радует. Она гораздо больше фиксируется на плохом. И, на словах желая улучшить ситуацию, не делает довольно простых вещей, которые ведут к желаемому результату. Так, мама ни в какую не соглашалась снизить нагрузки, хотя девочка явно изнемогала, поскольку училась в двух школах: в гимназии с достаточно сложной программой и в музыкалке, да еще ходила в бассейн, на танцы и на английский. Трудно было маме и лишний раз похвалить, приласкать Катюшу, поиграть с ней, пожалеть, когда она нуждалась в жалости.
Если попросить такую маму сравнить свой характер с характером ребенка, а затем пометить перечисленные черты знаками плюс и минус, то обилие отрицательных характеристик будет очень наглядным. Причем свой характер мамы могут оценивать по-разному, вовсе не обязательно тут будет «игра на контрастах». Нередко мать и о себе невысокого мнения. Но хотя сын или дочь совершенно очевидно наследовали материнские черты, их это в ее глазах не оправдывает. Наоборот, чем больше она недовольна собой, тем яростней борется. Только не со своими грехами и недостатками, а с детской натурой.
И тут порой задаешься вопросом: «А так ли уж хорошо, что мать не работает? Может, лучше бы она поменьше бывала дома, передоверив воспитание ребенка тому, кто не будет предъявлять к нему завышенных требований и проецировать на него свою неудовлетворенность собой и жизнью?»
Разумеется, чисто механическим способом глубинных психологических проблем не разрешить. Это если и поможет, то лишь отчасти. И еще неизвестно, как аукнется в будущем. Лучше разобраться в своих чувствах и навести в них порядок. Но перенаправить часть энергии в другое русло все-таки стоит. Ответственным мамам это не всегда легко сделать, потому что их гложет чувство вины. Кажется, что, занявшись чем-то посторонним, они недодадут ребенку внимания, упустят какие-то шансы в его развитии. Однако постоянное, пристальное (тем более со знаком минус!) внимание взрослого перенапрягает детей, да и гармоничное развитие предполагает определенную степень свободы, чтобы у ребенка было время отдохнуть, переварить впечатления, чем-то заинтересоваться самому. Существование же в режиме постоянной спешки, когда надо и то, и это, и пятое, и десятое, для большинства детей утомительно. Рано или поздно возникает ощущение, что все это нужно маме, а не им. Начинаются нытье и отказы. А маме, конечно, бывает жаль затраченных попусту сил. Она чувствует обиду и разочарование, ведь ребенок не оправдал ее надежд. И к уже накопившимся претензиям добавляются все новые и новые…
Душечка-мамочка
Есть и еще один соблазн, подстерегающий неработающую маму. Порой она настолько увлечена материнством, что прямо-таки купается в нем, стремясь полностью раствориться в ребенке. Особенно часто это бывает, когда ребенок поздний и выстраданный, вымоленный. И пока он маленький, такое слияние восхищает и умиляет. Особенно сейчас, когда столько матерей норовит поскорее отдалиться от младенца и заняться куда более важными и интересными, на их взгляд, делами.
Но если это слияние длится долго, оно становится неестественным. Ведь ребенку для нормального взросления необходимо отделяться от мамы и постепенно обретать самостоятельность. И речь тут не только о гиперопеке. Мама может очень даже поощрять самостоятельность сына или дочери, но при этом она живет исключительно их интересами, ничто другое ее не волнует. Есть такой тип женщин – «душечки», прекрасно описанный А.П. Чеховым. К ним можно относиться по-разному. В советское время принято было смеяться. Да и сейчас, я думаю, молодежь в основном воспринимает его презрительно. А ведь на самом деле это образ все отдающей любви и самопожертвования. Да, Чехов, конечно, иронизировал. Как личность его героиня вторична, она не имеет своих мнений и интересов. И даже – это следует из сюжета – у нее нет глубоких чувств. Кто оказался рядом – того она и любит. В этом смысле ее любовь всеядна и поверхностна. Чеховская Оленька Племянникова не соответствует русскому идеалу «но я другому отдана и буду век ему верна». И потому, в отличие от пушкинской Татьяны, не вызывает восхищения.
Но, с другой стороны, доминанта чеховского образа – это желание любить. Оно переполняет душу героини. Ей важно не получать, а отдавать. Она совершенно искренне и беззаветно любит тех, кто в данный момент для нее «ближний». Ее любовь «не ищет своего». Оленька никого не предает и не бросает. В ней, при всей ее вторичности, нет ни грамма ветрености. Разлука с любимыми существами происходит не по ее вине. То, что поначалу выглядело как шарж, как гротеск, в конце рассказа воспринимается совсем иначе. В повествовании о героине появляются уже совсем не сатирические, а трогательные, щемящие ноты. И (так мне, по крайней мере, кажется) многие мужчины, которые в юности посмеялись бы над такой «душечкой», гонясь за чем-то (вернее, кем-то) ярким, независимым и оригинальным, в более зрелом возрасте были бы не прочь иметь такую спутницу жизни, как Оленька. Ведь если разобраться, это прекрасная жена: верная, уважительная, заботливая, во всем помощница мужу. У многих великих (и не только) людей были именно такие жены. Лишь в испорченный эмансипацией век подобный образ кажется шаржем.
Но муж – это одно, а ребенок – другое. Мать, полностью растворившаяся в его интересах, начинает восприниматься им как нечто служебное, несамостоятельное, придаток. Она теряет свое место в установленной Богом семейной иерархии, а значит, утрачивает и авторитет. Свойственный детям эгоцентризм, ограничивать который родители должны и могут силой своего авторитета, в таких случаях расцветает пышным цветом. Дети требуют, чтобы мама бросила домашние дела и занималась только ими. При этом совершенно не ценят ее заботу, не стремятся заботиться о ней сами, очень неохотно откликаются на просьбы о помощи, но бывают страшно возмущены, если их просьбы почему-то встречают отказ. В дошкольном и младшем школьном возрасте они пытаются демонстративно завладеть вниманием матери в присутствии третьих лиц, не дают поговорить со знакомой на улице или даже с учительницей, тянут за рукав, настаивая на том, чтобы немедленно отправиться домой, кривляются, ноют. Мама-придаток не имеет права заболеть, устать, расстроиться. Все это вызывает у детей, привыкших к тому, что мама существует лишь для обслуживания их детских нужд, недовольство и гнев.
Но даже в тех достаточно редких случаях, когда ребенок не садится такой маме на шею, а наоборот, их отношения складываются идиллически – они неразлучны и понимают друг друга с полуслова, ребенка такой симбиоз рано или поздно начинает тяготить. Мама до сих пор по инерции говорит о нем «мы»: «Мы в школе упали», «у нас по математике четверка». А ему уже нужно другое «мы» – школьные и какие-нибудь еще друзья. И это совершенно нормально. Муж и жена – плоть едина. При гармоничных взаимоотношениях они чем дольше живут вместе, тем больше сродняются. Детям же предназначено, оставив отца и мать, выйти в «самостоятельное плавание», обрасти друзьями, знакомыми, жениться или выйти замуж, прилепившись к своей второй половинке. И они подспудно психологически к этому готовятся.
Кстати, в упоминавшемся рассказе Чехова очень точно описана совершенно различная реакция на «душечку» взрослых мужчин и школьника Саши. Мужчины с удовольствием принимают ее заботу, им нравится, что она растворяется в их интересах и «поет с их голоса». Мальчику же, которого Оленька по-матерински заботливо опекает и провожает в гимназию, «становится совестно, что за ним идет высокая, полная женщина; он оглядывается и говорит: “Вы, тетя, идите домой, а теперь уже я сам дойду”».
И отмахивается от ее наставлений: «Ах, оставьте, пожалуйста!» (Нынешние не столь благородно воспитанные дети обычно выражаются грубее.)
Для мамы же, которая много лет жила исключительно интересами детей, их отдаление бывает очень болезненным. Возникает чувство пустоты, своей ненужности, растерянность и тоска. Может даже показаться, что годы потрачены впустую (хотя это, разумеется, неверно). Нередко мать так и не может смириться с изменившимся статусом ребенка, воспринимает зятя или невестку как досадную помеху либо, напротив, пытается раствориться в жизни молодой семьи, опять-таки вызывая досаду своей излишней заботой и назойливостью.
Где муж?
Кстати, где в этой идиллии муж? Есть ли ему в ней место? Случайно ли такой затянувшийся симбиоз чаще бывает в неполных семьях, у матерей-одиночек либо тогда, когда люди в браке живут рядом, но не вместе, и женщина чувствует себя соломенной вдовой? Нет, конечно, не случайно. Это бессознательная попытка восстановить семейную гармонию, обрести опору. А поскольку маленький ребенок, по вполне понятным причинам, настоящей опорой быть не может, возникает перекос.
Но сейчас наша тема не воспитание детей в неполной семье, а те проблемы, с которыми может столкнуться неработающая мама. А столкнуться она рискует с тем, что ее поглощенность материнством может породить трения и во вполне благополучной семье. Хотя если работа отнимает у мужа много времени и сил, он совсем не обязательно заметит это сразу. А быть может, даже поначалу обрадуется. Ведь многие жены, сидя дома и не будучи особо занятыми, склонны ревновать мужей к их делам. А тут жена переключается на ребенка, и муж чувствует себя более свободным. Но рано или поздно он начнет ощущать себя третьим лишним, и в душу закрадется обида. Ему может показаться, что нужны только его зарплата и помощь по хозяйству, что его «используют». В молодежных семьях (а молодежный возраст сейчас растягивается довольно надолго!), где в отношениях, как правило, много страстности и максимализма, а также еще не изжит подростково-юношеский эгоизм, конфликты такого рода вспыхивают особенно часто. Распространенный сценарий: пока не было детей, супруги не ссорились и вроде бы понимали друг друга; а когда родился ребенок, начались обиды и размолвки.
Конечно, порой муж ведет себя как великовозрастное дитя, конкурируя с сыном или дочкой за внимание «мамочки». Таких случаев сейчас немало, поскольку в отцовский возраст вступила целая плеяда избалованных, инфантильных мужчин, не имевших в детстве перед глазами примера заботливого, ответственного главы семейства, за которым чувствуешь себя как за каменной стеной. Но частенько бывает, что дело не в этом. Муж как раз старается войти в новую, пока не привычную для него роль. А жена, став матерью, не проявляет по отношению к нему должного такта, не понимает, что у мужчины нет и в принципе не может быть такой же пуповинной связи с ребенком, как у женщины. И, пытаясь судить о нем по себе, искренне недоумевает: чем он недоволен? Почему не готов подолгу обсуждать такие интересные темы, как выбор правильного режима кормления, «правильных» подгузников, развивающих игр, игрушек, занятий? Почему, придя домой с работы, раздражается, если дети требуют внимания? Они же по нему соскучились, а его это почему-то не умиляет… Нет, конечно, он им немного внимания уделит, но потом заявляет, что хочет тишины, а сам утыкается в телевизор. Хотя там никакой тишины нет и в помине…
На поверку же зачастую оказывается, что муж мало интересуется детьми потому, что жена мало интересуется мужем. Происходит так называемый «отрицательный перенос»: обида на жену бессознательно распространяется и на детей, поскольку они с матерью связаны в единое целое. Конечно, так реагировать нельзя, ведь дети ни в чем не виноваты. Но поскольку это довольно распространенный сценарий ухудшения семейных взаимоотношений, лучше иметь в виду особенности мужской психологии и не допускать ошибок, которые ведут к развитию такого сценария. Это же архетипический сюжет: муж-кормилец возвращается после трудового дня домой, где его ждут заботливая жена и послушные, любящие дети. Хотим мы того или нет, но это сюжет на все времена, для всех культур и обществ. Он и сейчас существует в нашем коллективном бессознательном. Даже если мы никогда в своей жизни не видели этих идиллических картин, они все равно незримо присутствуют в нашем восприятии. И когда что-то идет «не так», мы это пусть смутно, но чувствуем и даем соответствующую реакцию.
С другой стороны, от жены (во всяком случае, в нашей культуре) традиционно ожидается, что она должна быть помощницей и советчицей мужу. Вспомните житие святых благоверных Петра и Февронии, издревле считавшихся на Руси покровителями семьи. Вспомните один из любимейших образов русских сказок – Василису Премудрую.
Но чтобы дать дельный совет, надо сперва человека выслушать, отнестись к нему с интересом и уважением! А вот их-то как раз порой и не хватает жене, полностью поглощенной детьми. Ей, наоборот, не терпится поделиться с мужем своими впечатлениями и переживаниями, включить его в круг семейных интересов. И это желание совершенно законно. Но кто сказал, что нужно выполнять его сразу? В конце концов, даже элементарные правила вежливости требуют, чтобы человека, пришедшего в дом, как следует приняли: выразили радость по поводу его прихода, накормили-напоили, спросили, как дела. Причем не отделались дежурной фразой, а вникли в ответ и проявили свою заинтересованность. Это большая ошибка, когда мы считаем, что на близких правила вежливости не распространяются. Дескать, чего с ними церемониться? Свои же люди! А потом (порою довольно быстро) стремление обойтись без церемоний оборачивается тем, что с близким перестают считаться, как не считаются со своей рукой, ногой, сердцем или легкими, пока они вдруг не заболят и тем самым не потребуют о себе особой заботы и своеобразного уважения – то есть лечения.
С мужьями, правда, в отличие от руки или ноги, дело в подобных случаях гораздо чаще заканчивается «хирургической операцией» – разводом. Причем, если вспомнить тоже архетипический и, увы, слишком распространенный в наше время сюжет, как разбивают семью, то мы увидим, что разлучницы обычно ловят чужого мужа как раз на крючок «понимания»: проявляют живой (хотя нередко наигранный) интерес к его личности, выражают солидарность, эмоциональную поддержку, уважение и восхищение. Таких «непонятых» в семье и нашедших «понимание» на стороне – пруд пруди. Ну, а то, что в новой семье, которую затем пытаются построить на обломках старой, история с «непониманием» вполне может повториться, в расчет стараются не принимать, ведь если ты уходишь оттуда, где тебе плохо, естественно, хочется надеяться на лучшее.
Кощеева игла
Внимание к личности мужа, к его работе и тем людям, которые для него дороги, разделение его интересов способствует не только укреплению семьи и гармоничному развитию детей, но и собственному, как сейчас порой говорят, «личностному росту». (Разумеется, речь идет о нормальных интересах, а не о том, что, наоборот, провоцирует деградацию.)
И вот тут-то мы подходим к самой, пожалуй, главной проблеме, о которой в дискуссиях на тему «работа или материнство» нередко умалчивают, но которая, как мне кажется, и порождает необъяснимый, на первый взгляд, накал страстей вокруг данной темы. Дело в том, что отношение общества и государства к неработающим матерям весьма двусмысленно. На словах все за семью и за то, что детьми необходимо заниматься. В реальности же законотворцы и чиновники с упорством, достойным лучшего применения, продолжают встраиваться в уродливую глобалистскую конструкцию, проектировщики которой не скрывали и не скрывают, что традиционная семья в этом «глобальном мире» должна отмереть вместе со всеми своими устаревшими стереотипами о роли отца и матери, о безусловной ценности родительской любви и прочей подобной ерунде. Отсюда – непрекращающиеся попытки навязать школьному образованию секс-просвет, представляющий собой не что иное, как методичную и массированную антидетородную пропаганду. Отсюда – инициативы по внедрению в России системы ювенальной юстиции, превращающей родителей в бесправных козлов отпущения, а чиновников, работающих в этой системе, – в непогрешимых жрецов, имеющих полномочия разрушить практически любую семью и отобрать у нее детей. Отсюда – навязывание сексуальных извращений в качестве новой нормы и требования «прекратить дискриминацию по признаку сексуальной ориентации», позволив содомитам заключать официальные браки, усыновлять детей, работать воспитателями детских садов и школьными учителями. Отсюда – препятствование реальным мерам поддержки семьи и рождаемости. Как известно, даже пресловутый материнский капитал, который удалось ввести, с большим трудом преодолев сопротивление «контролеров рождаемости», и тот в основном существует лишь на бумаге. Большинство матерей имеют шанс получить его лишь в отдаленном будущем, как прибавку к пенсии, до которой еще неизвестно, удастся ли дожить.
Короче говоря, наше встраивание в «прекрасный новый мир», который довольно подробно на заре его создания описал Олдос Хаксли, происходит, хотя и несколько тормозится благодаря тому, что люди (в основном, православные), понимающие, чем это грозит, активно выражают свое несогласие. Но никакого кардинального перелома в процессе встраивания пока не произошло.
А в «прекрасном новом мире», как явствует из романа Хаксли и из самой логики уничтожения семьи, слово «мама» было выведено в разряд сверхнеприличных, его социализированные люди никогда не употребляли. Понятие же «материнство» было упразднено за ненадобностью, потому что дети рождались из пробирки и с младенчества росли в «воспитательных сообществах» – яслях, детсадах и школах, под бдительным надзором соответствующих профессионалов, отвечавших за формирование нужной государству личности.
Разумеется, Хаксли тут не первопроходец. Утопии эти, как анекдот, – с очень большой бородой. (Только, в отличие от анекдота, в них нет ничего смешного, поскольку в реальном воплощении это всегда море слез и крови.) Просто Хаксли, на мой взгляд, наиболее емко, ярко и доходчиво воспроизвел образ глобалистской утопии на современном этапе «развития человечества». И очень многое из его футуристического романа уже претворилось в жизнь!
Нет, слово «мама» еще не стало окончательно запретным. Хотя, как мы знаем, шаги в данном направлении предпринимаются, и с февраля 2011 года в документации Госдепартамента США слова «мама» и «папа» выведены из официального оборота. При подаче заявлений на оформление официальных документов в анкетах отныне будет значиться «родитель № 1» и «родитель № 2». «Госдеп разъяснил, – пишет Лариса Саенко в статье «США упраздняют слово “мама”», – что прежняя гендерная идентификация “отец” и “мать” противоречит современным реалиям: в США однополая семья прочно застолбила свои права, и целое поколение юных американцев не должно чувствовать себя ущербными только потому, что у них “два папы”. Как у суррогатного ребенка британца Элтона Джона и его партнера, которого пара продемонстрировала миру на днях. По оценкам на 2005 год, в нетрадиционных американских семьях подрастает почти 300 тысяч детей. Можно предположить, что за последующие пять лет их число только увеличилось»[2].
Понятно, что официальными документами дело не ограничится. Вскоре школьные учителя и воспитатели детских садиков могут получить инструкции, что говорить детям про «маму» и «папу» не толерантно. Еще в 1997 году «НГ-Религия» опубликовала статью с характерным названием «Католики Ирландии скоро забудут слово “мама”»[3]. В ней рассказывалось о проводимой католиками программе по внедрению «целесообразной корректности в классах». Тогда толерантность связывалась, правда, не с проблемой гомосексуализма, а с ростом числа неполных семей. Но существа вопроса это не меняло. В программе, предназначенной для детей 4–5 лет, воспитателям рекомендовалось вместо традиционных слов «отец» и «мать» использовать сочетания «взрослые, которые живут в вашем доме», и «люди, которые тебя воспитывают». В 1997 году по данной программе уже обучалось 100 с лишним детей.
Постепенно «нетолерантные» слова уходят и из общения на бытовом уровне. Особенно если их уходу способствовать путем применения разных карательных санкций. Постигнет ли слово «мама» такая же участь, покажет время. А вот то, что отношение к материнству за XX век изменилось благодаря борцам с рождаемостью далеко не в лучшую сторону, это уже время показало. В частности, быть «просто мамой» стало не только экономически сложно, но и не престижно. И вот тут-то, как мне кажется, и следует искать кощееву иглу, уколы которой, вероятно, так уязвляют совесть некоторых людей, что при одном лишь упоминании о материнстве как о главном предназначении женщины у них возникает бурная реакция протеста.
Хотя по-латыни praestigium – это иллюзия, обман чувств, что наводит на мысль об эфемерности человеческой славы, почета и уважения, вопросы престижа играли большую роль всегда. Ну, а сейчас – тем более, ведь в современном обществе, нацеленном на конкуренцию и личный успех, честолюбие так подогревается, что слово «амбициозный», еще недавно произносившееся с оттенком осуждения, приобрело однозначно положительную окраску. Да и слово «карьерист» того и гляди вырулит в плюс.
В традиционных обществах мать семейства – это весьма престижное положение женщины, на достижение которого ее нацеливают с детства. Соответственно, престижно владеть теми навыками и умениями, которыми должна обладать жена, принадлежащая к тому или иному сословию и занимающая то или иное положение в обществе.
Откуда же пошло ощущение, что домашний труд – ерунда и скучная рутина, а вот «работа» (какой бы скучной и рутинной на самом деле она ни была) – это совсем другое дело – серьезное, «настоящее», и только там может быть что-то престижное?.. Возникло такое ощущение, конечно же, неспроста. Когда традиционный уклад стали интенсивно разрушать, вместе с ним разрушались и привычные понятия о том, как надо жить и к чему стремиться. Соответственно, менялись и представления о престиже.
Россия, ставшая после 1917 года обширным полигоном для испытания утопических проектов, вступила на новый путь раньше других стран. В постановлении коллегии Народного комиссариата труда РСФСР от 15 февраля 1931 года о мероприятиях к Международному дню работниц 8 марта подчеркивалось, что «в условиях ликвидации безработицы и все возрастающей потребности в новых кадрах рабочих создаются все возможности для фактического раскрепощения женщины от домашнего хозяйства и приобщения ее к общественно-производительному труду». Постановление предусматривало очередную кампанию по проверке государственных учреждений и предприятий под лозунгами «1 миллион 500 тысяч женщин в народное хозяйство», «Быт на службу промфинплану».
То есть, словом и делом внушалось, что домашний труд унизителен, поскольку это форма рабства, от которого женщину надо освободить («раскрепостить»), а престижен труд «общественно-производительный», хотя на самом деле он тогда нередко был гораздо более тяжелым и подневольным, чем занятие домашним хозяйством. Постепенно новая психология укоренилась. Тем более что и Запад пошел по проторенной Россией дорожке, хотя и не обязательно под социалистическими лозунгами.
Из идеи «освобождения женщины от семейного рабства» автоматически вытекала мысль, что дети, особенно когда их много, свободной труженице мешают. Недаром аборты были впервые разрешены именно в Советской России. Другое дело, что фашистскую направленность, когда бедные и «расово неполноценные» были объявлены недостойными иметь детей и подлежали принудительной стерилизации, «планирование семьи» приобрело не у нас, поскольку у нас это никак не сопрягалось с идеями социального равенства и братства трудящихся. Но если последний аспект оставить в стороне, а сфокусироваться на создании предпосылок для вовлеченности женщин в «общественно-производительный» труд, то тут легко прослеживается прямая связь с ограничением рождаемости. Иными словами, если говорить совсем без обиняков, за вписывание в новую жизнь, за то, что стало в этой новой жизни считаться общественно-признанным и престижным, многим миллионам людей пришлось платить убийством собственных детей. Эту страшную правду, конечно, постарались завуалировать, приводя «строго научные» данные о том, что зародыш и не человек вовсе, а «проходит стадию лягушки». Ну, а про бессмертную душу – это и вовсе «поповские бредни». Но правда все равно прорывалась, хотя и кособоко: тоской, разводами, горечью, запоздалым раскаянием – всем тем, что западные пролайфисты называют «постабортным синдромом».
И конечно, при нераскаянности, когда правда колет глаза, людям свойственно ударяться в агрессию. Отсюда, как мне кажется, проистекает и такая острая, если не сказать – истерическая, реакция на тему «работа или материнство», и крики про нищету. В позднесоветское время нищета и голодная смерть детям не угрожали, но от них все равно избавлялись: один, максимум два ребенка есть и хватит. Куда больше?! Конечно, можно еще порассуждать о маленькой жилплощади, но, с другой стороны, в крестьянских избах, где жило подавляющее большинство наших многодетных предков, места было еще меньше, западный стандарт «комната на человека» никому и в голову не приходил.
Да, стандарты сейчас сменились, это верно. Но сказать прямо, что в жертву этим изменившимся стандартам приносятся жизни нерожденных детей, большинство людей не отваживается. И слава Богу! Если бы антисемейная, антидетородная идеология, которую силы, что мы теперь называем глобалистскими, упорно насаждали в течение последнего столетия, восторжествовала окончательно, прикрываться разговорами про нищету было бы уже не нужно. Отказ от детей и презрение к семейной жизни стали бы престижными. И принявшим новые правила игры не приходилось бы оправдываться ни перед собой, ни перед окружающими. Наоборот, можно было бы с гордостью заявлять, что ты чайлд-фри, что ребенок – это «орущий кусок мяса» и что мечтать о детях могут лишь те, кому в жизни больше нечем заняться, у кого нет никаких интересов, кроме как становиться «свиноматкой» и «родильной машиной». Но пока, несмотря на все усилия «контролеров рождаемости», вкладывающих в антисемейную пропаганду баснословные деньги, подобные заявления, особенно в публичном пространстве, отнюдь не приветствуются. Это выглядит грубо, вызывающе и не может привлечь на свою сторону большинство народа, который в массе своей, напротив, за семейные ценности.
С другой стороны, возрождение семейных ценностей идет не так уж и быстро. Люди с неохотой меняют привычный образ жизни и мыслей. Тем более когда социально-экономический уклад этому отнюдь не способствует. В современных условиях неработающие женщины – своего рода диссиденты. А диссидентом быть нелегко, поскольку плыть против течения всегда очень трудно и не престижно. От скольких матерей мне пришлось за последние годы услышать жалобы на то, что родные не понимают и не одобряют их выбора!
«Зря тебя, что ли, учили?.. Губишь свою жизнь в четырех стенах, а ведь подавала такие надежды! Неудачница!» – подобные слова больно ранят, когда исходят от близких, чье мнение для нас особенно дорого.
А скольким молодым женщинам каждая следующая сохраненная беременность давалась с боем! Их собственные матери за это чуть ли не проклинали, причем вовсе не потому, что дочь собиралась «повесить» детей на них. А просто «перед людьми стыдно, у всех нормальные дочки: работают, второе высшее получают… А эта сидит, как клуша, совсем на своей религии сдвинулась!»
Но даже если близкие оказывают поддержку, все равно порой гложет червячок сомнения: правильно ли я сделала? А вдруг и вправду жизнь проходит мимо? Ведь что греха таить, многие женщины предпочитают поскорее выйти на работу вовсе не потому, что без работы не проживешь, а потому, что там интересней. Хотя если разобраться, то «там» тоже все достаточно одинаково. Редко бывают работы с полной и постоянной сменой впечатлений. Но в целом, конечно, впечатлений больше. Особенно если не присматриваться к ребенку…
Не помню, в каком году на фестивале «Семья России» гран-при получил непритязательный, но очень глубокий по содержанию документальный фильм о многодетной московской семье. Состоял он, в основном, из монологов матери. Молодая интеллигентная женщина делилась воспоминаниями о т
Не знаю, как в других городах, а в Москве и Подмосковье, жители которого массово едут на работу в Москву, в последнее десятилетие появилось немало женщин, имеющих возможность не работать, а сидеть с детьми. Причем это вовсе не обязательно «жены олигархов», как думают некоторые люди, не очень хорошо представляющие себе нынешнюю московскую реальность. Отцы таких семейств могут быть компьютерщиками, юристами, менеджерами, пиарщиками, журналистами, редакторами, телевизионщиками. У кого-то есть свой мелкий или средний бизнес. Кто-то занимается строительством и ремонтом. Кто-то – извозом. Есть неплохо зарабатывающие сантехники, электрики, архитекторы, дизайнеры. И даже (человеку, мыслящему устаревшими стереотипами ельцинской эпохи, это может показаться несусветной чушью)… многие преподаватели и врачи. Кто-то получил в наследство квартиру и имеет возможность ее сдавать. Некоторым молодым семьям помогают деньгами родители (тоже вовсе не обязательно олигархи). Короче говоря, активный народ за последнее десятилетие как-то приспособился к новой жизни, хотя, безусловно, отцам в таких семействах приходится работать очень много. Порой даже с перехлестом: от женщин нередко слышишь жалобы на то, что их мужья – трудоголики и жен с детьми практически не видят. Но зато жена может уже не печься о заработке и спокойно заниматься детьми.
Так что же? Если мама дома, все проблемы решены? Отнюдь. Могут возникнуть новые, в принципе ожидаемые, но далеко не всегда ожиданные. Какие?
День да ночь – сутки прочь
Да хотя бы проблема лени! Люди, как известно, бывают разные: одни активные, деятельные, собранные, другие склонны к расслабленности. Первые всегда находят себе занятие, у них уже с детства есть самоконтроль и чувство ответственности. Вторые и во взрослом возрасте нуждаются в «погонялах» и «внешнем корсете». Предоставленные сами себе, они не могут организовать свое время и легко скатываются к «растительному» существованию: «поели – теперь можно и поспать; поспали – теперь можно и поесть».
Конечно, когда детей несколько, сильно не разоспишься, но и от многодетных порою слышишь, что время уходит словно дым в трубу. Вроде бы только встали – а уже вечер. И никуда не ходили, и уборку не затевала, и белья целая куча нестиранного лежит. Впрочем, тут впечатление о бездарно потраченном времени скорее субъективное. У многодетной матери обычно столько забот, что только поворачивайся. И на чистку картошки для пяти-шести детских ртов уходит, естественно, больше времени, чем для одного-двух, и тарелок сколько надо за день перемыть, и носов утереть. А еще требуется этого утешить, тех разнять, этих приласкать или, наоборот, наказать… Опомниться не успеешь, как уже ночь на дворе.
Бесспорно, бывают и многодетные лентяйки, у которых дома разруха, дети запущены, голодают – одним словом, сироты при живых родителях. Но тут уже не просто лень, а алкоголизм или серьезная психическая патология. Настолько серьезная, что она заглушает даже материнский инстинкт, лежащий в основе женской природы. И хотя таких случаев немало, мы о них говорить не будем, поскольку эти люди вряд ли окажутся среди наших читателей. И помощь им нужна куда более основательная, чем просто чтение книг и статей.
Тем же мамам, которые не страдают вышеупомянутыми дефектами, а просто склонны излишне расслабляться, стоит почаще напоминать себе, что чем больше расслабляешься, тем больше устаешь, поскольку воля, как и мышцы, без тренировки атрофируется. Помню, как лет пятнадцать назад одна знакомая, отпраздновав 70-летний юбилей, заявила, что для поддержания жизненного тонуса ей теперь необходимо… увеличить нагрузку. Поэтому в дополнение ко всем своим предыдущим занятиям (несмотря на преклонный возраст, она продолжала работать в сфере образования и вдобавок активно занималась общественной деятельностью), Мария Петровна взяла на себя попечение о внучке-первокласснице, которую нужно было водить в школу и по кружкам.
– Как у вас сил на все хватает? – изумилась я, глядя на сухонькую, маленькую старушку.
– А это как при забеге на длинные дистанции, – улыбнулась она, – вдруг открывается второе дыхание. Ну, а после 70, если хочешь дольше жить, надо, чтобы открылось и третье. Ведь современные люди физически очень сильно недогружены.
Схожих взглядов придерживается и врач В.А. Копылов, возглавивший первую в СССР Проблемную научно-исследовательскую лабораторию немедикаментозных средств лечения и разработавший уникальный метод «внешнего болевого воздействия» (ВБВ), при помощи которого ему удалось поставить на ноги тысячи тяжело и даже смертельно больных людей.
«По моему убеждению, Богом дан лишь один путь укрепления и совершенствования – напряжение духовное и физическое, – пишет доктор Копылов. – Во всех результативных методах лечения и укрепления здоровья… эффективных системах тренинга, рациональных диетах лечебным фактором является напряжение». И добавляет: «Весьма распространено мнение, что патология возникает от перенапряжения органа или системы. Весь мой 35-летний опыт лечения свидетельствует об обратном: напряжение, и даже очень сильное, какого-либо органа или системы не ведет к их ослаблению. Напротив, заболевают органы, которые не получили для них достаточного напряжения… Именно недостаток напряжений приводит к ослаблению органов и является причиной заболевания»[1].
Впрочем, и не прибегая к научным обоснованиям, а просто на собственном опыте я неоднократно убеждалась: стоит дать себе (вернее, своей лени) волю, как самочувствие резко ухудшается. Безделье засасывает, будто болото. Наступает состояние хронической расслабленности, упадок сил. А с ними – досада на свою немощь. Когда же входишь в рабочий ритм, организм мобилизуется, день становится длинней и насыщенней. И усталость, возникающая под вечер, воспринимается совсем иначе – как закономерный итог не напрасно прожитого дня.
Чтобы себя немного дисциплинировать, людям, которые склонны расслабляться, я бы советовала применять простейшие приемы самонаблюдения и анализа. Например, каждый вечер подводить итоги прошедшего дня: что успели, что – нет и почему; ставить перед собой какие-то задачи, учиться планировать время. Это нужно не только для «личного самоусовершенствования», как говорили когда-то, но и для воспитания детей.
Не пытайтесь объять необъятное
Деятельным, энергичным женщинам тоже не всегда легко приноровиться к роли неработающей мамы. Решив посвятить себя ребенку, они порой нагружают его, как верблюда, занятиями и требованиями. И упорно отказываются замечать, что он уже валится с ног. А если к намерению «дать ребенку по максимуму» примешивается желание преодолеть через него свои комплексы (из серии «раз уж мне не удалось, пусть хоть он добьется»), то может возникнуть стойкое раздражение. Психологически это понятно: на другого сердиться проще, чем на себя. А тут раздражение в двойном размере: на себя и «на того парня». Немудрено, что дети невротизируются, начинают проявлять негативизм и непослушание.
Девятилетняя Катя, переступив порог родного дома, менялась до неузнаваемости. В школе это была исполнительная, аккуратная девочка, с подружками не ссорилась, никаких нареканий учительницы не вызывала. Войдя же в квартиру, Катя не просто начинала капризничать, а истерически рыдала, валилась на пол, не желала снимать зимние сапоги и пальто. Приготовление уроков, посещение кружков, утренние сборы в школу и вечерний отход ко сну – все происходило «с боем». Мать от нее страшно уставала и, когда рассказывала о том, что у них творится, выглядела несчастной жертвой маленькой тиранки. Но довольно быстро обнаружилось, что, когда Катя ведет себя хорошо, это маму не особенно радует. Она гораздо больше фиксируется на плохом. И, на словах желая улучшить ситуацию, не делает довольно простых вещей, которые ведут к желаемому результату. Так, мама ни в какую не соглашалась снизить нагрузки, хотя девочка явно изнемогала, поскольку училась в двух школах: в гимназии с достаточно сложной программой и в музыкалке, да еще ходила в бассейн, на танцы и на английский. Трудно было маме и лишний раз похвалить, приласкать Катюшу, поиграть с ней, пожалеть, когда она нуждалась в жалости.
Если попросить такую маму сравнить свой характер с характером ребенка, а затем пометить перечисленные черты знаками плюс и минус, то обилие отрицательных характеристик будет очень наглядным. Причем свой характер мамы могут оценивать по-разному, вовсе не обязательно тут будет «игра на контрастах». Нередко мать и о себе невысокого мнения. Но хотя сын или дочь совершенно очевидно наследовали материнские черты, их это в ее глазах не оправдывает. Наоборот, чем больше она недовольна собой, тем яростней борется. Только не со своими грехами и недостатками, а с детской натурой.
И тут порой задаешься вопросом: «А так ли уж хорошо, что мать не работает? Может, лучше бы она поменьше бывала дома, передоверив воспитание ребенка тому, кто не будет предъявлять к нему завышенных требований и проецировать на него свою неудовлетворенность собой и жизнью?»
Разумеется, чисто механическим способом глубинных психологических проблем не разрешить. Это если и поможет, то лишь отчасти. И еще неизвестно, как аукнется в будущем. Лучше разобраться в своих чувствах и навести в них порядок. Но перенаправить часть энергии в другое русло все-таки стоит. Ответственным мамам это не всегда легко сделать, потому что их гложет чувство вины. Кажется, что, занявшись чем-то посторонним, они недодадут ребенку внимания, упустят какие-то шансы в его развитии. Однако постоянное, пристальное (тем более со знаком минус!) внимание взрослого перенапрягает детей, да и гармоничное развитие предполагает определенную степень свободы, чтобы у ребенка было время отдохнуть, переварить впечатления, чем-то заинтересоваться самому. Существование же в режиме постоянной спешки, когда надо и то, и это, и пятое, и десятое, для большинства детей утомительно. Рано или поздно возникает ощущение, что все это нужно маме, а не им. Начинаются нытье и отказы. А маме, конечно, бывает жаль затраченных попусту сил. Она чувствует обиду и разочарование, ведь ребенок не оправдал ее надежд. И к уже накопившимся претензиям добавляются все новые и новые…
Душечка-мамочка
Есть и еще один соблазн, подстерегающий неработающую маму. Порой она настолько увлечена материнством, что прямо-таки купается в нем, стремясь полностью раствориться в ребенке. Особенно часто это бывает, когда ребенок поздний и выстраданный, вымоленный. И пока он маленький, такое слияние восхищает и умиляет. Особенно сейчас, когда столько матерей норовит поскорее отдалиться от младенца и заняться куда более важными и интересными, на их взгляд, делами.
Но если это слияние длится долго, оно становится неестественным. Ведь ребенку для нормального взросления необходимо отделяться от мамы и постепенно обретать самостоятельность. И речь тут не только о гиперопеке. Мама может очень даже поощрять самостоятельность сына или дочери, но при этом она живет исключительно их интересами, ничто другое ее не волнует. Есть такой тип женщин – «душечки», прекрасно описанный А.П. Чеховым. К ним можно относиться по-разному. В советское время принято было смеяться. Да и сейчас, я думаю, молодежь в основном воспринимает его презрительно. А ведь на самом деле это образ все отдающей любви и самопожертвования. Да, Чехов, конечно, иронизировал. Как личность его героиня вторична, она не имеет своих мнений и интересов. И даже – это следует из сюжета – у нее нет глубоких чувств. Кто оказался рядом – того она и любит. В этом смысле ее любовь всеядна и поверхностна. Чеховская Оленька Племянникова не соответствует русскому идеалу «но я другому отдана и буду век ему верна». И потому, в отличие от пушкинской Татьяны, не вызывает восхищения.
Но, с другой стороны, доминанта чеховского образа – это желание любить. Оно переполняет душу героини. Ей важно не получать, а отдавать. Она совершенно искренне и беззаветно любит тех, кто в данный момент для нее «ближний». Ее любовь «не ищет своего». Оленька никого не предает и не бросает. В ней, при всей ее вторичности, нет ни грамма ветрености. Разлука с любимыми существами происходит не по ее вине. То, что поначалу выглядело как шарж, как гротеск, в конце рассказа воспринимается совсем иначе. В повествовании о героине появляются уже совсем не сатирические, а трогательные, щемящие ноты. И (так мне, по крайней мере, кажется) многие мужчины, которые в юности посмеялись бы над такой «душечкой», гонясь за чем-то (вернее, кем-то) ярким, независимым и оригинальным, в более зрелом возрасте были бы не прочь иметь такую спутницу жизни, как Оленька. Ведь если разобраться, это прекрасная жена: верная, уважительная, заботливая, во всем помощница мужу. У многих великих (и не только) людей были именно такие жены. Лишь в испорченный эмансипацией век подобный образ кажется шаржем.
Но муж – это одно, а ребенок – другое. Мать, полностью растворившаяся в его интересах, начинает восприниматься им как нечто служебное, несамостоятельное, придаток. Она теряет свое место в установленной Богом семейной иерархии, а значит, утрачивает и авторитет. Свойственный детям эгоцентризм, ограничивать который родители должны и могут силой своего авторитета, в таких случаях расцветает пышным цветом. Дети требуют, чтобы мама бросила домашние дела и занималась только ими. При этом совершенно не ценят ее заботу, не стремятся заботиться о ней сами, очень неохотно откликаются на просьбы о помощи, но бывают страшно возмущены, если их просьбы почему-то встречают отказ. В дошкольном и младшем школьном возрасте они пытаются демонстративно завладеть вниманием матери в присутствии третьих лиц, не дают поговорить со знакомой на улице или даже с учительницей, тянут за рукав, настаивая на том, чтобы немедленно отправиться домой, кривляются, ноют. Мама-придаток не имеет права заболеть, устать, расстроиться. Все это вызывает у детей, привыкших к тому, что мама существует лишь для обслуживания их детских нужд, недовольство и гнев.
Но даже в тех достаточно редких случаях, когда ребенок не садится такой маме на шею, а наоборот, их отношения складываются идиллически – они неразлучны и понимают друг друга с полуслова, ребенка такой симбиоз рано или поздно начинает тяготить. Мама до сих пор по инерции говорит о нем «мы»: «Мы в школе упали», «у нас по математике четверка». А ему уже нужно другое «мы» – школьные и какие-нибудь еще друзья. И это совершенно нормально. Муж и жена – плоть едина. При гармоничных взаимоотношениях они чем дольше живут вместе, тем больше сродняются. Детям же предназначено, оставив отца и мать, выйти в «самостоятельное плавание», обрасти друзьями, знакомыми, жениться или выйти замуж, прилепившись к своей второй половинке. И они подспудно психологически к этому готовятся.
Кстати, в упоминавшемся рассказе Чехова очень точно описана совершенно различная реакция на «душечку» взрослых мужчин и школьника Саши. Мужчины с удовольствием принимают ее заботу, им нравится, что она растворяется в их интересах и «поет с их голоса». Мальчику же, которого Оленька по-матерински заботливо опекает и провожает в гимназию, «становится совестно, что за ним идет высокая, полная женщина; он оглядывается и говорит: “Вы, тетя, идите домой, а теперь уже я сам дойду”».
И отмахивается от ее наставлений: «Ах, оставьте, пожалуйста!» (Нынешние не столь благородно воспитанные дети обычно выражаются грубее.)
Для мамы же, которая много лет жила исключительно интересами детей, их отдаление бывает очень болезненным. Возникает чувство пустоты, своей ненужности, растерянность и тоска. Может даже показаться, что годы потрачены впустую (хотя это, разумеется, неверно). Нередко мать так и не может смириться с изменившимся статусом ребенка, воспринимает зятя или невестку как досадную помеху либо, напротив, пытается раствориться в жизни молодой семьи, опять-таки вызывая досаду своей излишней заботой и назойливостью.
Где муж?
Кстати, где в этой идиллии муж? Есть ли ему в ней место? Случайно ли такой затянувшийся симбиоз чаще бывает в неполных семьях, у матерей-одиночек либо тогда, когда люди в браке живут рядом, но не вместе, и женщина чувствует себя соломенной вдовой? Нет, конечно, не случайно. Это бессознательная попытка восстановить семейную гармонию, обрести опору. А поскольку маленький ребенок, по вполне понятным причинам, настоящей опорой быть не может, возникает перекос.
Но сейчас наша тема не воспитание детей в неполной семье, а те проблемы, с которыми может столкнуться неработающая мама. А столкнуться она рискует с тем, что ее поглощенность материнством может породить трения и во вполне благополучной семье. Хотя если работа отнимает у мужа много времени и сил, он совсем не обязательно заметит это сразу. А быть может, даже поначалу обрадуется. Ведь многие жены, сидя дома и не будучи особо занятыми, склонны ревновать мужей к их делам. А тут жена переключается на ребенка, и муж чувствует себя более свободным. Но рано или поздно он начнет ощущать себя третьим лишним, и в душу закрадется обида. Ему может показаться, что нужны только его зарплата и помощь по хозяйству, что его «используют». В молодежных семьях (а молодежный возраст сейчас растягивается довольно надолго!), где в отношениях, как правило, много страстности и максимализма, а также еще не изжит подростково-юношеский эгоизм, конфликты такого рода вспыхивают особенно часто. Распространенный сценарий: пока не было детей, супруги не ссорились и вроде бы понимали друг друга; а когда родился ребенок, начались обиды и размолвки.
Конечно, порой муж ведет себя как великовозрастное дитя, конкурируя с сыном или дочкой за внимание «мамочки». Таких случаев сейчас немало, поскольку в отцовский возраст вступила целая плеяда избалованных, инфантильных мужчин, не имевших в детстве перед глазами примера заботливого, ответственного главы семейства, за которым чувствуешь себя как за каменной стеной. Но частенько бывает, что дело не в этом. Муж как раз старается войти в новую, пока не привычную для него роль. А жена, став матерью, не проявляет по отношению к нему должного такта, не понимает, что у мужчины нет и в принципе не может быть такой же пуповинной связи с ребенком, как у женщины. И, пытаясь судить о нем по себе, искренне недоумевает: чем он недоволен? Почему не готов подолгу обсуждать такие интересные темы, как выбор правильного режима кормления, «правильных» подгузников, развивающих игр, игрушек, занятий? Почему, придя домой с работы, раздражается, если дети требуют внимания? Они же по нему соскучились, а его это почему-то не умиляет… Нет, конечно, он им немного внимания уделит, но потом заявляет, что хочет тишины, а сам утыкается в телевизор. Хотя там никакой тишины нет и в помине…
На поверку же зачастую оказывается, что муж мало интересуется детьми потому, что жена мало интересуется мужем. Происходит так называемый «отрицательный перенос»: обида на жену бессознательно распространяется и на детей, поскольку они с матерью связаны в единое целое. Конечно, так реагировать нельзя, ведь дети ни в чем не виноваты. Но поскольку это довольно распространенный сценарий ухудшения семейных взаимоотношений, лучше иметь в виду особенности мужской психологии и не допускать ошибок, которые ведут к развитию такого сценария. Это же архетипический сюжет: муж-кормилец возвращается после трудового дня домой, где его ждут заботливая жена и послушные, любящие дети. Хотим мы того или нет, но это сюжет на все времена, для всех культур и обществ. Он и сейчас существует в нашем коллективном бессознательном. Даже если мы никогда в своей жизни не видели этих идиллических картин, они все равно незримо присутствуют в нашем восприятии. И когда что-то идет «не так», мы это пусть смутно, но чувствуем и даем соответствующую реакцию.
С другой стороны, от жены (во всяком случае, в нашей культуре) традиционно ожидается, что она должна быть помощницей и советчицей мужу. Вспомните житие святых благоверных Петра и Февронии, издревле считавшихся на Руси покровителями семьи. Вспомните один из любимейших образов русских сказок – Василису Премудрую.
Но чтобы дать дельный совет, надо сперва человека выслушать, отнестись к нему с интересом и уважением! А вот их-то как раз порой и не хватает жене, полностью поглощенной детьми. Ей, наоборот, не терпится поделиться с мужем своими впечатлениями и переживаниями, включить его в круг семейных интересов. И это желание совершенно законно. Но кто сказал, что нужно выполнять его сразу? В конце концов, даже элементарные правила вежливости требуют, чтобы человека, пришедшего в дом, как следует приняли: выразили радость по поводу его прихода, накормили-напоили, спросили, как дела. Причем не отделались дежурной фразой, а вникли в ответ и проявили свою заинтересованность. Это большая ошибка, когда мы считаем, что на близких правила вежливости не распространяются. Дескать, чего с ними церемониться? Свои же люди! А потом (порою довольно быстро) стремление обойтись без церемоний оборачивается тем, что с близким перестают считаться, как не считаются со своей рукой, ногой, сердцем или легкими, пока они вдруг не заболят и тем самым не потребуют о себе особой заботы и своеобразного уважения – то есть лечения.
С мужьями, правда, в отличие от руки или ноги, дело в подобных случаях гораздо чаще заканчивается «хирургической операцией» – разводом. Причем, если вспомнить тоже архетипический и, увы, слишком распространенный в наше время сюжет, как разбивают семью, то мы увидим, что разлучницы обычно ловят чужого мужа как раз на крючок «понимания»: проявляют живой (хотя нередко наигранный) интерес к его личности, выражают солидарность, эмоциональную поддержку, уважение и восхищение. Таких «непонятых» в семье и нашедших «понимание» на стороне – пруд пруди. Ну, а то, что в новой семье, которую затем пытаются построить на обломках старой, история с «непониманием» вполне может повториться, в расчет стараются не принимать, ведь если ты уходишь оттуда, где тебе плохо, естественно, хочется надеяться на лучшее.
Кощеева игла
Внимание к личности мужа, к его работе и тем людям, которые для него дороги, разделение его интересов способствует не только укреплению семьи и гармоничному развитию детей, но и собственному, как сейчас порой говорят, «личностному росту». (Разумеется, речь идет о нормальных интересах, а не о том, что, наоборот, провоцирует деградацию.)
И вот тут-то мы подходим к самой, пожалуй, главной проблеме, о которой в дискуссиях на тему «работа или материнство» нередко умалчивают, но которая, как мне кажется, и порождает необъяснимый, на первый взгляд, накал страстей вокруг данной темы. Дело в том, что отношение общества и государства к неработающим матерям весьма двусмысленно. На словах все за семью и за то, что детьми необходимо заниматься. В реальности же законотворцы и чиновники с упорством, достойным лучшего применения, продолжают встраиваться в уродливую глобалистскую конструкцию, проектировщики которой не скрывали и не скрывают, что традиционная семья в этом «глобальном мире» должна отмереть вместе со всеми своими устаревшими стереотипами о роли отца и матери, о безусловной ценности родительской любви и прочей подобной ерунде. Отсюда – непрекращающиеся попытки навязать школьному образованию секс-просвет, представляющий собой не что иное, как методичную и массированную антидетородную пропаганду. Отсюда – инициативы по внедрению в России системы ювенальной юстиции, превращающей родителей в бесправных козлов отпущения, а чиновников, работающих в этой системе, – в непогрешимых жрецов, имеющих полномочия разрушить практически любую семью и отобрать у нее детей. Отсюда – навязывание сексуальных извращений в качестве новой нормы и требования «прекратить дискриминацию по признаку сексуальной ориентации», позволив содомитам заключать официальные браки, усыновлять детей, работать воспитателями детских садов и школьными учителями. Отсюда – препятствование реальным мерам поддержки семьи и рождаемости. Как известно, даже пресловутый материнский капитал, который удалось ввести, с большим трудом преодолев сопротивление «контролеров рождаемости», и тот в основном существует лишь на бумаге. Большинство матерей имеют шанс получить его лишь в отдаленном будущем, как прибавку к пенсии, до которой еще неизвестно, удастся ли дожить.
Короче говоря, наше встраивание в «прекрасный новый мир», который довольно подробно на заре его создания описал Олдос Хаксли, происходит, хотя и несколько тормозится благодаря тому, что люди (в основном, православные), понимающие, чем это грозит, активно выражают свое несогласие. Но никакого кардинального перелома в процессе встраивания пока не произошло.
А в «прекрасном новом мире», как явствует из романа Хаксли и из самой логики уничтожения семьи, слово «мама» было выведено в разряд сверхнеприличных, его социализированные люди никогда не употребляли. Понятие же «материнство» было упразднено за ненадобностью, потому что дети рождались из пробирки и с младенчества росли в «воспитательных сообществах» – яслях, детсадах и школах, под бдительным надзором соответствующих профессионалов, отвечавших за формирование нужной государству личности.
Разумеется, Хаксли тут не первопроходец. Утопии эти, как анекдот, – с очень большой бородой. (Только, в отличие от анекдота, в них нет ничего смешного, поскольку в реальном воплощении это всегда море слез и крови.) Просто Хаксли, на мой взгляд, наиболее емко, ярко и доходчиво воспроизвел образ глобалистской утопии на современном этапе «развития человечества». И очень многое из его футуристического романа уже претворилось в жизнь!
Нет, слово «мама» еще не стало окончательно запретным. Хотя, как мы знаем, шаги в данном направлении предпринимаются, и с февраля 2011 года в документации Госдепартамента США слова «мама» и «папа» выведены из официального оборота. При подаче заявлений на оформление официальных документов в анкетах отныне будет значиться «родитель № 1» и «родитель № 2». «Госдеп разъяснил, – пишет Лариса Саенко в статье «США упраздняют слово “мама”», – что прежняя гендерная идентификация “отец” и “мать” противоречит современным реалиям: в США однополая семья прочно застолбила свои права, и целое поколение юных американцев не должно чувствовать себя ущербными только потому, что у них “два папы”. Как у суррогатного ребенка британца Элтона Джона и его партнера, которого пара продемонстрировала миру на днях. По оценкам на 2005 год, в нетрадиционных американских семьях подрастает почти 300 тысяч детей. Можно предположить, что за последующие пять лет их число только увеличилось»[2].
Понятно, что официальными документами дело не ограничится. Вскоре школьные учителя и воспитатели детских садиков могут получить инструкции, что говорить детям про «маму» и «папу» не толерантно. Еще в 1997 году «НГ-Религия» опубликовала статью с характерным названием «Католики Ирландии скоро забудут слово “мама”»[3]. В ней рассказывалось о проводимой католиками программе по внедрению «целесообразной корректности в классах». Тогда толерантность связывалась, правда, не с проблемой гомосексуализма, а с ростом числа неполных семей. Но существа вопроса это не меняло. В программе, предназначенной для детей 4–5 лет, воспитателям рекомендовалось вместо традиционных слов «отец» и «мать» использовать сочетания «взрослые, которые живут в вашем доме», и «люди, которые тебя воспитывают». В 1997 году по данной программе уже обучалось 100 с лишним детей.
Постепенно «нетолерантные» слова уходят и из общения на бытовом уровне. Особенно если их уходу способствовать путем применения разных карательных санкций. Постигнет ли слово «мама» такая же участь, покажет время. А вот то, что отношение к материнству за XX век изменилось благодаря борцам с рождаемостью далеко не в лучшую сторону, это уже время показало. В частности, быть «просто мамой» стало не только экономически сложно, но и не престижно. И вот тут-то, как мне кажется, и следует искать кощееву иглу, уколы которой, вероятно, так уязвляют совесть некоторых людей, что при одном лишь упоминании о материнстве как о главном предназначении женщины у них возникает бурная реакция протеста.
Хотя по-латыни praestigium – это иллюзия, обман чувств, что наводит на мысль об эфемерности человеческой славы, почета и уважения, вопросы престижа играли большую роль всегда. Ну, а сейчас – тем более, ведь в современном обществе, нацеленном на конкуренцию и личный успех, честолюбие так подогревается, что слово «амбициозный», еще недавно произносившееся с оттенком осуждения, приобрело однозначно положительную окраску. Да и слово «карьерист» того и гляди вырулит в плюс.
В традиционных обществах мать семейства – это весьма престижное положение женщины, на достижение которого ее нацеливают с детства. Соответственно, престижно владеть теми навыками и умениями, которыми должна обладать жена, принадлежащая к тому или иному сословию и занимающая то или иное положение в обществе.
Откуда же пошло ощущение, что домашний труд – ерунда и скучная рутина, а вот «работа» (какой бы скучной и рутинной на самом деле она ни была) – это совсем другое дело – серьезное, «настоящее», и только там может быть что-то престижное?.. Возникло такое ощущение, конечно же, неспроста. Когда традиционный уклад стали интенсивно разрушать, вместе с ним разрушались и привычные понятия о том, как надо жить и к чему стремиться. Соответственно, менялись и представления о престиже.
Россия, ставшая после 1917 года обширным полигоном для испытания утопических проектов, вступила на новый путь раньше других стран. В постановлении коллегии Народного комиссариата труда РСФСР от 15 февраля 1931 года о мероприятиях к Международному дню работниц 8 марта подчеркивалось, что «в условиях ликвидации безработицы и все возрастающей потребности в новых кадрах рабочих создаются все возможности для фактического раскрепощения женщины от домашнего хозяйства и приобщения ее к общественно-производительному труду». Постановление предусматривало очередную кампанию по проверке государственных учреждений и предприятий под лозунгами «1 миллион 500 тысяч женщин в народное хозяйство», «Быт на службу промфинплану».
То есть, словом и делом внушалось, что домашний труд унизителен, поскольку это форма рабства, от которого женщину надо освободить («раскрепостить»), а престижен труд «общественно-производительный», хотя на самом деле он тогда нередко был гораздо более тяжелым и подневольным, чем занятие домашним хозяйством. Постепенно новая психология укоренилась. Тем более что и Запад пошел по проторенной Россией дорожке, хотя и не обязательно под социалистическими лозунгами.
Из идеи «освобождения женщины от семейного рабства» автоматически вытекала мысль, что дети, особенно когда их много, свободной труженице мешают. Недаром аборты были впервые разрешены именно в Советской России. Другое дело, что фашистскую направленность, когда бедные и «расово неполноценные» были объявлены недостойными иметь детей и подлежали принудительной стерилизации, «планирование семьи» приобрело не у нас, поскольку у нас это никак не сопрягалось с идеями социального равенства и братства трудящихся. Но если последний аспект оставить в стороне, а сфокусироваться на создании предпосылок для вовлеченности женщин в «общественно-производительный» труд, то тут легко прослеживается прямая связь с ограничением рождаемости. Иными словами, если говорить совсем без обиняков, за вписывание в новую жизнь, за то, что стало в этой новой жизни считаться общественно-признанным и престижным, многим миллионам людей пришлось платить убийством собственных детей. Эту страшную правду, конечно, постарались завуалировать, приводя «строго научные» данные о том, что зародыш и не человек вовсе, а «проходит стадию лягушки». Ну, а про бессмертную душу – это и вовсе «поповские бредни». Но правда все равно прорывалась, хотя и кособоко: тоской, разводами, горечью, запоздалым раскаянием – всем тем, что западные пролайфисты называют «постабортным синдромом».
И конечно, при нераскаянности, когда правда колет глаза, людям свойственно ударяться в агрессию. Отсюда, как мне кажется, проистекает и такая острая, если не сказать – истерическая, реакция на тему «работа или материнство», и крики про нищету. В позднесоветское время нищета и голодная смерть детям не угрожали, но от них все равно избавлялись: один, максимум два ребенка есть и хватит. Куда больше?! Конечно, можно еще порассуждать о маленькой жилплощади, но, с другой стороны, в крестьянских избах, где жило подавляющее большинство наших многодетных предков, места было еще меньше, западный стандарт «комната на человека» никому и в голову не приходил.
Да, стандарты сейчас сменились, это верно. Но сказать прямо, что в жертву этим изменившимся стандартам приносятся жизни нерожденных детей, большинство людей не отваживается. И слава Богу! Если бы антисемейная, антидетородная идеология, которую силы, что мы теперь называем глобалистскими, упорно насаждали в течение последнего столетия, восторжествовала окончательно, прикрываться разговорами про нищету было бы уже не нужно. Отказ от детей и презрение к семейной жизни стали бы престижными. И принявшим новые правила игры не приходилось бы оправдываться ни перед собой, ни перед окружающими. Наоборот, можно было бы с гордостью заявлять, что ты чайлд-фри, что ребенок – это «орущий кусок мяса» и что мечтать о детях могут лишь те, кому в жизни больше нечем заняться, у кого нет никаких интересов, кроме как становиться «свиноматкой» и «родильной машиной». Но пока, несмотря на все усилия «контролеров рождаемости», вкладывающих в антисемейную пропаганду баснословные деньги, подобные заявления, особенно в публичном пространстве, отнюдь не приветствуются. Это выглядит грубо, вызывающе и не может привлечь на свою сторону большинство народа, который в массе своей, напротив, за семейные ценности.
С другой стороны, возрождение семейных ценностей идет не так уж и быстро. Люди с неохотой меняют привычный образ жизни и мыслей. Тем более когда социально-экономический уклад этому отнюдь не способствует. В современных условиях неработающие женщины – своего рода диссиденты. А диссидентом быть нелегко, поскольку плыть против течения всегда очень трудно и не престижно. От скольких матерей мне пришлось за последние годы услышать жалобы на то, что родные не понимают и не одобряют их выбора!
«Зря тебя, что ли, учили?.. Губишь свою жизнь в четырех стенах, а ведь подавала такие надежды! Неудачница!» – подобные слова больно ранят, когда исходят от близких, чье мнение для нас особенно дорого.
А скольким молодым женщинам каждая следующая сохраненная беременность давалась с боем! Их собственные матери за это чуть ли не проклинали, причем вовсе не потому, что дочь собиралась «повесить» детей на них. А просто «перед людьми стыдно, у всех нормальные дочки: работают, второе высшее получают… А эта сидит, как клуша, совсем на своей религии сдвинулась!»
Но даже если близкие оказывают поддержку, все равно порой гложет червячок сомнения: правильно ли я сделала? А вдруг и вправду жизнь проходит мимо? Ведь что греха таить, многие женщины предпочитают поскорее выйти на работу вовсе не потому, что без работы не проживешь, а потому, что там интересней. Хотя если разобраться, то «там» тоже все достаточно одинаково. Редко бывают работы с полной и постоянной сменой впечатлений. Но в целом, конечно, впечатлений больше. Особенно если не присматриваться к ребенку…
Не помню, в каком году на фестивале «Семья России» гран-при получил непритязательный, но очень глубокий по содержанию документальный фильм о многодетной московской семье. Состоял он, в основном, из монологов матери. Молодая интеллигентная женщина делилась воспоминаниями о т
