Религиозность русских писателей

Очевидно, прежде всего творческими устремлениями писателя. Именно здесь он ищет своего идеального, учительного героя, способного «заразить душу влиянием», «восстановить» падшего человека, готового, следуя Христу, пострадать «за всех и за вся». Революционным преобразованиям и деятельности, направленной лишь на изменение внешних условий (деятель – излюбленный тип русской литературы XIX в.), Достоевский противопоставляет делание, направленное на «переустройство», возрождение души человеческой на христианских началах [2], что, по мнению писателя, являлось необходимой предпосылкой для духовного возрождения России, в которое он верил и о котором мечтал,изъясняя образ старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», Достоевский писал Н.А.Любимову 11 июня 1879 г.: «Если удастся, то сделаю хорошее дело: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин – дело не отвлечённое, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее и что христианство есть единственное убежище Русской Земли ото всех её зол» (30, 68).
Три великих святых Древней Руси, оставившие яркий след в духовной жизни, истории и культуре России: Феодосий Печерский (Киевская Русь XI в.), Сергий Радонежский (Московская Русь XIV в.) и Нил Сорский (Северо-Восточная Русь XV в.) привлекли творческое внимание Достоевского. И уже самый этот выбор свидетельствует, на наш взгляд, о глубокой духовной интуиции писателя.


* * *

Интерес Достоевского к личности Феодосия Печерского (род. между 1035 и 1038 гг. – 1074), основателя Киево-Печерского монастыря, не случаен. Имя святого упоминается в черновых материалах к романам «Бесы» и «Подросток», в статье «Наши монастыри» (1873 г.), в «Дневнике писателя за 1876 год».
Очевидно, Достоевский предполагал написать специальную статью о преподобном Феодосии и Киево-Печерской лавре: в черновом перечне тем для «Дневника литератора» (будущий «Дневник писателя 1873 г.») есть запись: «У святого Феодосия» (21, 296).
В февральском выпуске «Дневник писателя" за 1876 год Достоевский охарактеризовал Сергия Радонежского, Феодосия Печерского и Тихона Задонского как носителей высоких религиозно-нравственных (православных) идеалов русского народа и лучших черт нации: «А идеалы его (народа. – Н.Б.) сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душою его искони и наградили её навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и всё это в самом привлекательном гармоническом соединении» (24, 43).
Достоевский был знаком с Житием Феодосия Печерского, написанным Нестором, и поучениями преподобного [3]. В описании Нестора св. Феодосий предстаёт человеком редкой нравственной красоты и цельности. Как пишет летописец, он отличался «смирением и необыкновенной кротостью, во всём подражая Христу»... «Учитесь у меня, как кроток и смирен сердцем». Поэтому «смирялся Феодосий, недостойнейшим изо всех себя ставя, и служа всем, и являясь для всех образцом». Будучи игуменом, св. Феодосий не гнушался физической работы: сам возил воду, колол дрова, переплетал книги. «А одеждой ему служила власяница из колючей шерсти; сверху же носил другую свиту. Да и та была ветха и одевал он её лишь для того, чтобы не видели одетой на нём власяницы. И многие неразумные издевались над этой убогой одеждой, попрекая его. А блаженный с радостью выслушивал их укоры...» Он «постоянно учил братию не зазнаваться, а быть смиренными монахами, и самих себя считать недостойнешими из всех, и не быть тщеславными, но быть покорными во всём» [4].
Преподобный Феодосий щедро помогал бедным, сирым, убогим и больным; заступался перед судьями за обиженных и вдов, бесстрашно обличал неправду и несправедливость, невзирая на лица. На благотворительность уходила десятая часть доходов монастыря.
Внимание Достоевского должна была привлечь такая характерная деталь Жития, как борьба преподобного Феодосия с бесами.
Наиболее заметный след св. Феодосий оставил, на наш взгляд, в творческой истории романа «Бесы» (1870-1872 гг.).
Образ Ставрогина, главного героя романа, один из самых сложных в художественной системе Достоевского. Ставрогин наделён непомерной гордостью, гордыней сверхчеловека («человекобога»), утратившего различие между добром и злом и действующего по принципу «всё позволено».
При создании этого образа Достоевский обращался и к новозаветной символике, и к произведениям житийной и учительной литературы.
Глава «У Тихона», рассказывающая о приходе Ставрогина к проживавшему «на спокое» в монастыре архиерею Тихону и его неудавшейся попытке покаяния, была задумана писателем как религиозно-философский центр романа «Бесы». Уже набранная в корректуре, глава эта была забракована редактором журнала «Русский вестник», где публиковался роман, и по цензурным соображениям изъята из его состава (в настоящее время печатается обычно в «Приложении»).
Глава «У Тихона» состоит из трёх маленьких главок. В первой Ставрогин сообщает Тихону о своём намерении обнародовать «исповедь», в которой он рассказывает о насилии над девочкой и других своих проступках. Во второй Тихон читает текст «Исповеди» (приводится ее содержание). В третьей описывается беседа Тихона и Ставрогина после прочтения «Исповеди».
Тихон должен разгадать, что привело неверующего Ставрогина в его келью, каковы истинные мотивы, побудившие его принять решение обнародовать свою «Исповедь»: подлинное ли это раскаяние и желание тяжкой ценой искупить свой грех (потребность «креста» и «всенародной кары»), или же это всего лишь «дерзкий вызов от виноватого к судье», бесовская гордыня сильной личности, считающей себя вправе дерзко преступать нравственный закон?
Читатель становится свидетелем удивительного психологического поединка между Тихоном и Ставрогиным. В конце концов, Тихон убеждается, что гордый Ставрогин не вынесет насмешек, которые вызовет в обществе его «Исповедь», что он не готов к духовному подвигу. Поэтому Тихон советует Ставрогину пройти длительный путь нравственного перевоспитания и духовного возрождения, поступив послушником к старцу-пустыннику. Последний момент намечен несколькими краткими черновыми записями 1870-1871 гг. с упоминанием имени св. Феодосия (в самом тексте главы «У Тихона» имя Феодосия не упоминается). Приведём эти записи: «О Феодосии в прежней речи», «Феодосий: Бога сыскать», «О Феодосии» (11, 305-306). Черновая запись: «Победить весь мир, победить себя, победить беспорядок... познайте себя, и если вы ниже очень многих, станьте в высшем ряду – и тогда вы равны всем и выше очень многих... К пустыннику. Св. Феодосий» (11, 307) позволяет прийти к выводу, что именно с преподобным Феодосием ассоциировалась у Достоевского идея послушания Ставрогина у старца-пустынника. Именно к такому старцу, человеку «великой христианской премудрости» хотел послать Тихон гордого Ставрогина. Писателю были близки суждения св. Феодосия о терпении, смирении и любви (темы его поучений) как пути победы над собой и достижения подлинной духовной свободы. Вспомним слова Тихона (глава «У Тихона») о том, что «смирению нужно долго учиться» и что «сия историческим опытом выжитая искра смирения приносила великие плоды – великих светлых людей, доставляла праведников и победителей» (12, 133; ср. запись: «Тихон, главная мысль: единственная свобода – победить себя. Раб, и свободь» – 11, 276).
Известно, что основным реальным прототипом архиерея Тихона в «Бесах» Достоевскому послужил епископ Воронежский и Елецкий Тихон Задонский (в миру Кириллов Тимофей Савельевич, 1724-1783 г.), оставивший заметный след в творчестве писателя. Думаем, однако, что в этом образе (как позднее в образе Зосимы в «Бесах») получили также художественное отражение и типологические черты «древнерусских иноков и святителей», учительных старцев, в том числе и Феодосия Печерского.
Чрезвычайно интересный отзыв Достоевского о Феодосии Печерском содержится в рецензии «Наши монастыри» («Гражданин», 1873 г.), явившейся откликом писателя на серию анонимных статей в журнале «Беседа» 1872 г. Автор этих статей высказывал мысль, что материальное благосостояние современных монастырей, а подчас и моральный облик некоторых монашествующих вступают в явное противоречие с вековечными идеалами и обетами монашества.
Общий пафос выступления Достоевского – в защите монастырей, несмотря на наличие в их жизни негативных явлений, и самой высокой идеи монашества, которой писатель придавал большое религиозно-нравственное и воспитательное значение.
«Мы знаем, – пишет Достоевский, – что ещё при святом Феодосии, при самом основании Киево-Печерской лавры, уже находились некоторые такие же плотоугодники и малодушные в числе собравшейся братьи... Но если грех и мерзость были ещё и при святом Феодосии и в первые времена христианства, то были зато и сам св. Феодосий, и мученики за Христа, и основатели христианства, и основатели всего современного христианского общества. А ведь в этом - всё. Кто знает, может и в современных русских монастырях есть ещё много чистых сердец людей, жаждущих умиления духовного, страждущих сердцем, для которых, несмотря на всю либеральность нашего века, монастырь есть исход, неумолимая духовная потребность...» (21, 139).

Этот отклик – свидетельство глубочайшего почитания писателем преподобного Феодосия.

* * *

С Троице-Сергиевой Лаврой были связаны светлые детские воспоминания Достоевского. Уже с середины 1820-х годов (Федор Михайлович родился в 1821 г.), мать будущего писателя Мария Федоровна ежегодно возила туда детей. «У Троицы проводили два дня, – вспоминал брат Достоевского Андрей Михайлович, – посещали все службы, детям покупали игрушек» [5].
Много лет спустя Достоевский, очевидно, опираясь на свои детские воспоминания, заметил в письме к А.Н.Майкову от 25 марта (6 апреля) 1870 г., что монастырь русский он знает с детства (29, 118).
Первыми источниками сведений о Сергии Радонежском для Достоевского-ребенка явились «Жития святых» и «История государства Российского» Н.М.Карамзина (по собственному признанию писателя, он «возрос на Карамзине» (29, 153).
В «Дневнике писателя» 1873 г. Достоевский вспоминал: «Я происходил из семейства русского и благочестивого... Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства. Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам читал отец. Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем- то торжественным» (21, 134).
«Жития святых» были распространены в России не только в виде книжных изданий; они широко бытовали в народной среде в устных (весьма талантливых) пересказах и переложениях, которые Достоевскому, по его собственному признанию, не раз приходилось слышать ещё в детстве.
«Например вопрос: кто читал Четьи-Минеи? – пишет Достоевский. – В монастыре кто-нибудь, из светских профессор какой-нибудь по обязанности или какой-нибудь старикашка-чудак, который постится и ходит ко всенощной. Да и достать их трудно: надо купить, а попробуйте попросить почитать на время в приходе – не дадут. И вот, верите ли вы тому, что по всей земле русской чрезвычайно распространено знание Четьи-Минеи – о, не всей, конечно, книге, – но распространен дух её, по крайней мере, – почему же так? А потому, что есть чрезвычайно много рассказчиков и рассказчиц о Житиях святых. Рассказывают они из Четьи-Миней прекрасно, точно, не вставляя ни единого лишнего слова от себя, и их заслушиваются. Я сам в детстве слышал такие рассказы прежде еще, чем научился читать. Слышал я потом эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали. Эти рассказы передаются не по книгам, а заучились изустно. В этих рассказах, и в рассказах про святые места, заключается для русского народа, так сказать, нечто покаянное и очистительное» (25, 214-215).
Жития преподобного Сергия, восходящие к древнейшим Епифаниевской и Пахомиевской редакциям XV в., включались в некоторые летописные и крупные книжные своды; они вошли, в частности, в состав Великих Миней Четиих [6], в «Книгу житий святых» Димитрия Ростовского [7]. К XIX в. относится ряд Житий Сергия Радонежского, составленных на основе упомянутых выше источников. Нет сомнения, что писатель был хорошо знаком с литературой духовного и исторического характера, посвящённой преподобному Сергию. Так, в частности, в его личной библиотеке была многотомная «История России с древнейших времён» С.М.Соловьева [8].
При чтении житий Феодосия Печерского и Сергия Радонежского выявляются общие, поразительно типологически близкие черты святых. И дело здесь, очевидно, не только в традиционных для жанра жития канонах, но и в реальной близости духовного (так сказать, евангельского, серафического) облика этих святых. Г.Федотов, сопоставивший в упомянутой выше книге «Святые Древней Руси» оба Жития, справедливо заключает: «Основоположник нового иноческого пути, преподобный Сергий, не изменяет основному типу русского монашества, как он сложился ещё в Киеве XI в. Образ Феодосия Печерского явно проступает в нём, лишь более утончившийся и одухотворенный. Феодосия напоминают и телесные труды преподобного Сергия, и сама его телесная сила и крепость, и «худые ризы», которые, как у киевского игумена, вводят в искушение неразумных и дают святому показать свою кротость... Смиренная кротость – основная духовная ткань его личности. Рядом с Феодосием кажется лишь, что слабее выражена суровость аскезы: ни вериг, ни испытаний плоти – но сильнее безответная кротость, доходящая у игумена почти до безвластия... Мы никогда не видим преподобного Сергия наказывающим своих духовных чад... И чудеса святого благодетельны и безгневны... В самих чудесах своих преподобный Сергий ищет умалить себя, принизить свою духовную силу» [9].
Однако, как отмечает Г.Федотов, новое подвижничество, возникшее в Московской Руси во второй четверти XIV в., было подвижничеством пустынножителей, в то время как монастыри Киевской Руси были городскими или пригородными. «Излюбивши пустыню, – пишет Г.Федотов, – они явили большую отрешенность от мира и его судьбы, чем подвижники киевские... Но, взяв на себя труднейший подвиг, и притом необходимо связанный с созерцательной молитвой, они поднимают духовную жизнь на новую высоту, ещё не достигнутую на Руси» [10].
Об основательном знакомстве Достоевского с Житием преподобного Сергия свидетельствуют, в частности, упоминания двух эпизодов из него в «Братьях Карамазовых».
1. Так, в частности, известный эпизод с медведем, который навещал Святого в лесу «не страх ради, а снеди ради» и с которым тот делился своей скудной пищей, намечен черновой записью к «Братьям Карамазовым»: «Люби животных, медведь и Сергий» (15, 244). Тема эта раскрыта в «слове» старца Зосимы о безгрешности и доверчивости животных, с которыми «Христос ещё раньше нашего» (14, 268), о необходимости любовного к ним отношения. И как бы в подтверждение своей мысли, что «и у них (животных. – Н.Б.) Христос... ибо... все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поёт, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершая сие», Зосима вспоминает эпизод из жития Сергия, прямо не упомянув имени святого, но назвав его великим святым.
2. К Житию Сергия Радонежского восходит также фраза Ивана Карамазова, что «к иным праведникам, по описаниям их, ещё при жизни их сходила сама Царица Небесная» (14, 226). Здесь речь идёт о видении преподобному Сергию (первому из русских святых) Божией Матери.
Однако роль Сергия Радонежского в творческой истории «Братьев Карамазовых» указанными моментами не ограничивается. Как следует из письма Достоевского к Н.А. Любимову от 7 (19) августа 1879 г., преподобный Сергий, наряду с Амвросием Оптинским, Тихоном Задонским и некоторыми другими, отчасти явился идеальным прообразом старца Зосимы. Разъясняя смысл книги «Русский инок» Достоевский отмечает: «Взял я лицо и фигуру (Зосимы. – Н. Б.) из древлерусских иноков и святителей: при глубоком смирении надежды беспредельные, наивные о будущем России, о нравственном и даже политическом её предназначении. Св. Сергий, Петр и Алексий митрополиты разве не имели всегда, в этом смысле, Россию в виду?» (301, 102).
Знаменательно здесь упоминание в одном ряду св. Сергия Радонежского, св. митрополита Петра (ум. в 1326 г.) и особенно митрополита Алексия (ум. в 1378 г.). Оба они, подобно преподобному Сергию, играли активную политическую роль, являясь поборниками идеи централизации Москвы. Преподобного Сергия связывала с митрополитом Алексием духовная дружба. Алексий предполагал сделать Сергия своим преемником на московской кафедре, но тот со свойственным ему глубоким смирением уклонился от этого.
Далее. Анализ суждений старца Зосимы на тему «что есть русский инок» (книга 6-я части второй «Братьев Карамазовых» «Русский инок») позволяет, на наш взгляд, прийти к выводу, что личность Сергия Радонежского оказала существенное воздействие на формирование в «Братьях Карамазовых» концепции «русского инока», хотя имя преподобного в этих суждениях не указано. Речь идёт о следующих текстах:
1. «Отцы и учители, что есть инок? – рассуждает Зосима. – В просвещенном мире слово сие произносится в наши дни у иных уже с насмешкой, а у некоторых и как бранное... А между тем сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы. На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если скажу, что от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы, выйдёт, может быть, ещё раз спасение земли русской! Ибо воистину приготовлены в тишине «на день и час, и месяц и год». Образ Христов хранят пока в уединении своем благолепно и неискаженно, в чистоте правды Божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира. Сия мысль великая. От востока звезда сия воссияет» (14, 284. Курсив мой. – Н.Б.).
2. «Инока корят его уединением: «Уединился ты, чтобы себя спасти в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл». Но посмотрим ещё, кто более братолюбию поусердствует? Ибо уединение не у нас, а у них (в миру – Н.Б.), но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие лостники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом» (14, 285. Курсив мой. – Н.Б.).
Исторические аналогии с Сергием Радонежским здесь несомненны. Слова о «спасении земли Русской» и деятелях народных, вышедших из монастыря, о «смиренных постниках и молчальниках и кротких», восставших на «великое дело», имеют прямое отношение к преподобному Сергию, благословившему князя Дмитрия Донского на Куликовскую битву и приславшему ему, как повествует летопись, двух иноков – Пересвета и Ослябю.
Основной же смысл и назначение «русского инока», призванного хранить образ Христов «благолепно и неискаженно в чистоте правды Божией, завещанной от древнейших отцов, апостолов и мучеников», также, на наш взгляд, в значительной степени мог быть навеян личностью Сергия Радонежского. Разумеется, суждения Зосимы о назначении «русского инока» разделял и сам Достоевский, по убеждению которого образ Христов, сохранившийся в чистом и неискаженном виде в православии, был утрачен или искажен в западном христианстве [11].

* * *

В Житии преподобного Сергия рассказывается, что было ему видение «зело красных птиц», а голос с неба возвестил: «Им же образом вилел еси птица сиа, тако умножится стадо ученик твоих, и по тебе не оскудеют, аще восхотят стопам твоим последовати». И это пророчество сбылось. Преподобный Сергий, основатель общежительного монастыря, был также «главой и учителем пустынножительного иночества... Большинство святых XIV и начала XV в. являются его учениками и «собеседниками», то есть испытавшими его духовное влияние... новое аскетическое движение пробуждается одновременно в разных местах, и преподобный Сергий как бы возглавляет его» [12].

Преподобный Нил Сорский (в миру Николай Майков, 1433-1508), был великим подвижником так называемой «Северной Фиваиды», центра духовной жизни на Русском Севере. Основатель скита на реке Соре (Белозерский край), последователь византийских Отцов Церкви «исихастов» («безмолвников», или «молчальников») – Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Иоанна Лествичника (сочинения некоторых из них в русском переводе хранились в личной библиотеке Достоевского), Нил Сорский был талантливым духовным писателем, автором посланий, Предания и Устава, состоящего из одиннадцати глав – «слов».
Опираясь на учение византийских отцов Церкви, преподобный Нил размышляет о «мысленном делании», «делании сердечном», «учит умной (Иисусовой) молитве», «трезвению», «хранению сердца».
Имя преподобного Нила дважды упоминается в черновиках Достоевского: к роману «Подросток» (1875 г.) и к «Дневнику писателя за 1876 год». Приведем первую запись: «А кто не хочет трудиться, пусть тот и не ест, – сказано прежде (Нил Сорский)» (16, 143). Характерно, что Достоевский, превосходно знавший Новый Завет [13], приводит это суждение, восходящее к апостолу Павлу (2 Послание к Фессалоникийцам: 3, 10), сославшись на Нила Сорского, а не на первоисточник, что, на наш взгляд, является прямым свидетельством знакомства писателя с Преданием и Уставом преподобного Нила.
Приведенная выше запись Достоевского отсылает нас к следующему месту труда Нила Сорского. На вопрос: «Что авва Нил заповедует о трудах телесных?» – тот отвечает: «Они необходимы во всяком месте на земле, не исключая и пустынного иночества. От св. Отец строго передано нам, говорит преподобный Нил, чтобы дневную пищу и все для нас благопотребное, и Господу и пречистой Его Матери непротивное, мы приобретали своим рукоделием и работою» [14]. В подтверждение своей мысли преподобный Нил ссылается на упомянутый выше стих Послания апостола Павла.
Вторая черновая запись Достоевского (к «Дневнику писателя за 1876 г.») касается вопроса о монастырской собственности: «О святом Ниле Сорском и о собственности. («Новое время», 8 марта, № 9 (24, 157). Запись навеяна рецензией А. Суворина на вышедшую анонимно книгу Д.И.Ростиславлева «Опыт исследования об имуществах и доходах наших монастырей» (СПб., 1876 г.), где приводятся сведения о больших доходах церквей и монастырей, в частности, Ниловой пустыни.
Как известно, Нил Сорский был противником монастырской собственности и выступал по этому вопросу на соборе 1503 г.
Внимание Достоевского, очевидно, привлек контраст между учением преподобного Нила о нестяжательстве и современном богатстве некогда основанной им пустыни.
Обе приведенные нами черновые записи Достоевского по существу касаются тех же вопросов, которые некогда лежали в основе споров между «заволжскими старцами» («нестяжателями») и иосифлянами (последователями Иосифа Волоцкого). Скорее всего, Достоевский был в курсе этих споров, так как о них вспоминали в печати и в его время.
Думаем, что Достоевскому были близки идеи преподобного Нила о нестяжательстве в организации монастырей, о пропитании монахов трудами рук своих, довольствовании самым необходимым. Писателю был духовно близок и евангельский облик самого носителя этих идей.
Не исключено, что черты преподобного Нила получили художественное преломление и в образе странника Макара Долгорукого в «Подростке», и старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». Несмотря на то, что имя преподобного Нила в романе «Бесы» не упоминается, Устав преподобного Нила, как мы попытаемся показать это, оказал определенное воздействие на формирование и эволюцию образа Ставрогина, а также на религиозно-философскую концепцию этого романа.
Существует распространенное мнение, согласно которому интерес к духовной литературе и трудам отцов Церкви появился у Достоевского поздно, лишь к концу 1870-х годов (после поездки в июне 1878 г. вместе с Вл. Соловьевым в Оптину пустынь) и что писатель слабо знал православную аскетику. Однако уже самый факт знакомства Достоевского с творениями Иоанна Лествичника, Нила Сорского и Петра Дамаскина свидетельствует о противном. По определению Г.Федотова, Устав преподобного Нила «представляет не устав в собственном смысле, а систематический, почти исчерпывающий, несмотря на свою сжатость, трактат по православной аскетике» [15].
Следуя византийской аскетической традиции, преподобный Нил различает восемь страстных помыслов («чревообьястный», «блудный», «сребролюбивый», «гневный», «печальный», «уныниа», «тщеславный», «гордостный»); рассказывает об их возникновении в этапах развития; учит, как с ними бороться, чтобы они не смогли внедриться в душу человека и пленить его, превратившись в страсть.
Среди названных выше «страстных помыслов» самым тяжким и опасным считается гордость, точнее гордыня. Чрезвычайно существенно, на наш взгляд, что Достоевский в согласии с святоотеческой традицией, расценивает гордыню Ставрогина как величайший грех, грех человекобожия, приведший его к гибели. Обратимся к Уставу Нила Сорского. На вопрос: «Как выясняет преподобный Нил окаянство и гибельность гордостных помыслов», последний отвечает: «Тот, кто в гордости своей сопротивником своим возьмел Бога, кто мерзок и нечист пред ним... кто поработил себя страсти этой (гордости), тот сам и бес, и враг (ратник), тот в себе самом носит скорую гибель» [16].
«Желающему обучиться смирению, сей божественной науке», преподобный Нил советует «ставить себя ниже всех, то есть почитать себя хуже и грешнее всех человек, и сквернее всех тварей, потому что вышел из порядка, всякому естеству тварей указанного, – и горше самых бесов, потому что и они преследуют нас и побеждают» [17].
Далее преподобный Нил цитирует Григория Синаита, по определению которого человек, одержимый гордыней, «горше самых бесов, яко их раб и послушник, и сожитель их, во тьму бездны сойти к ним долженствующий. Воистину, всякий, кто во власти бесов, горше их и злосчастнее их самих. С ними низринулась ты, душа окаянная, в бездну. А посему, будучи жертвою тления, ада и бездны, почто прельщаешься умом своим и почитаешь себя праведною, будучи греховна, скверна и по злым делам своим бесподобна. Увы тебе, пес нечистый и всескверный, в огнь и тьму кромешную осужденный! Горе прельщению и заблуждению твоему, о злобесие»! [18].
Приведенная выше цитата вызывает прямые ассоциации с двумя новозаветными текстами, сыгравшими важную роль в формировании религиозно-философского замысла романа «Бесы». Во-первых, это евангельский рассказ об исцелении Христом гадаринского бесноватого (см. эпиграф к роману: Лк: 8, 32-36). Во-вторых, это стихи из Откровения св. Иоанна Богослова «К Ангелу Лаодикийской Церкви напиши...», упомянутые в самом тексте романа, черновых материалах к нему и главе «У Тихона». Приведем их, так как они чрезвычайно важны для понимания образа Ставрогина и причин его духовной гибели: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды». А не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг» (Откровение св. Иоанна Богослова, 3: 15-17).
Сказанное позволяет, на наш взгляд, отнести Устав преподобного Нила к числу важнейших христианских источников романа «Бесы».

Источник: Троице-Сергиева Лавра в истории, культуре и духовной жизни России. Материалы II Международной конференции 4-6 октября 2000 г. / Сост.: Т.Н.Манушина, С.В. Николаева. – Сергиев Посад, «Весь Сергиев Посад», 2002. С.248-264.