Националисты без нации: истоки «украинства»

В наше время трудно найти в России человека, хотя бы раз в жизни не сталкивавшегося с таким явлением, как «украинский национализм». Если в ушедшие спокойные советские времена этот непростой взбрык истории казался навсегда ушедшим в прошлое темным пятном на долгом «совместном пути братских народов», то сейчас ненавидящий «москалей» «хохол» стал привычным и неотъемлемым явлением современной общественно-политической жизни. Откуда же растут ноги этой ненависти?

За какие грехи предков унсовские хлопцы готовы убивать российских ребят из провинциальных городов и сел? За какое будущее «продовжають боротьбу» РУХ, УНСО, МНК и прочие организации? Почему у этих ярых «националистов» нет врагов кроме России и русских?

Когда появилось украинство?

Мы, изучавшие историю по одобренным в ЦК КПСС учебникам, привыкли считать украинцев «братским восточнославянским народом», очень похожим на русский, имеющим общих с нами предков, но все-таки другим.

При этом мало кто давал себе труд задуматься над очень простыми вопросами:

- Когда появился на свет этот «другой», нерусский народ?

- Какую территорию этот народ занимает?

- На каком он говорит языке?

Список вопросов можно продолжать и далее, но уже на эти ни один «украинский националист» не даст исчерпывающего ответа. Попробуем все-таки ответы найти. Как известно, домонгольская Русь была этнически едина. Образовавшись из нескольких славянских племен с возможной незначительной примесью вытесняемых со своих земель финно-угров, страна, даже в период раздробленности, возглавлялась одной правящей династией Рюриковичей, говорила на одном языке и исповедовала одну религию – православное христианство. Состоящие между собой в кровном родстве князья по решению старших родственников могли достаточно произвольно менять свои уделы.

Монгольское нашествие явилось для Руси тяжелейшим ударом. И если Север Руси (Новгородское и Псковское княжества) оказался не тронут Ордой вовсе, Центральная Русь была разграблена и обезоружена, то более удобный для действия монгольской конницы степной Юг оказался в самом тяжелом положении. Киев и окрестности обезлюдели вовсе. Естественно, плодородные земли Южной Руси не могли пустовать вечно. Постепенно там снова появились поселения. Что же за люди жили в окрестностях былой Матери городов Русских в XIV веке? «Украинские националисты», очень не любящие напоминаний о тотальном запустении Южной Руси, с пафосом утверждают, будто это были потомки киевлян домонгольской эпохи. Но почему же тогда хотя бы былины о князьях стольнокиевских да богатырях святорусских не сохранились на самой киевской земле? Ведь этнологи находили эти былины в деревнях Владимирской, Новгородской, Архангельской, Олонецкой и других северных и центральнорусских губерний, но ничего подобного не нашли на территории современной Украины! Почему? Не потому ли, что население Киевской Руси частично было перебито монголами, а оставшиеся в живых ушли на Север? Заселившие же впоследствии южнорусские земли люди были «чернью», «сбродом», не имеющим исторической памяти. Естественно, на плодородные земли Южной и Западной Руси нашлись охотники. Польша и Литва прибрали их к рукам.

Новые хозяева были ничуть не лучше Орды. Если последняя, получив десятину (собранную, как правило, русской же аристократией), позволяла данникам жить в соответствии со своими традициями и интересами, то польское иго тотально влияло на все аспекты жизни покоренного населения. Жестокое крепостничество, усиленное такой мрачной фигурой как еврей-арендатор, дискриминация Православия и насаждение католичества превращали жителей Южной и Западной Руси в рабов. Немногие русские аристократы (Острожские, Вишневецкие и др.), оставшиеся на ставших польскими землях, предпочли в конце концов перейти в католичество и слиться с польской шляхтой. Не облегчали жизнь населения и постоянные набеги за живым товаром крымских татар – вассалов всемогущей Оттоманской Империи.

Казаки и Запорожская сечь

В этих условиях возникло запорожское казачество. Сложно сказать, кто инициировал это непростое историческое явление – бежавшие от панского гнета крепостные или принявшие христианство и русский язык потомки степных кочевников – половцев, печенегов, черных клобуков и других недоброй памяти соседей из Дикого Поля. Возможно, обе составляющие в равной мере повлияли на появление казачества.

Кем же были запорожские казаки? Украинизаторы стараются преподнести их в одном из двух обличий:

- Степные рыцари, исполненные аристократизма и духовных идеалов. При этом база на острове Хортица сравнивается, скажем, с базой иоаннитов на Мальте, а кошевой атаман – с Великим Магистром;

- Организованная форма народного сопротивления панскому гнету и татарским набегам, подобная китайским тайпинам или Вольным стрелкам Робина Худа.

Обе версии не выдерживают критики. Ордена были порождением общественно-политической и религиозной жизни Европы, тогда как казачество рекрутировалось из элементов, вытесненных организованным обществом государств европейского востока. Ни о каком рыцарстве также говорить не приходится – на протяжении всей своей истории казачья старшина униженно испрашивала себе шляхетского (дворянского) звания у польской короны. Вторая версия также грешит неточностями.

Конечно, вступающие в Сечь беглые крестьяне считали польских угнетателей, арендаторов и разбойников-татар главными, если не единственными, врагами и под лозунгом «Ни жида, ни ляха!» рвались на бой с ними. Да, все малороссийские казаки жестко придерживались Православия и считали себя его защитниками. Но линия поведения казачества, определяемая старшиной, мало общего имела с народными чаяниями. Сечь была типичной «пиратской республикой» с «набеговой экономикой». Суть такой экономики проста: находясь в недоступном или малодоступном для потенциального мстителя регионе, совершать грабительские набеги на соседей, добывая таким образом средства к существованию. В истории было немало подобных полугосударственных образований. Это, прежде всего, портовые города флибустьеров Карибского моря, племенные союзы кавказских и курдских горцев, отчасти Бухарский и Хивинский эмираты. И, наконец, Крымское ханство. Последнее воспринимается многими как злейший враг малороссийского казачества, прежде всего враг Веры. Но это верно лишь отчасти. Скорее крымское ханство рассматривалось в качестве конкурента, с которым при случае вполне можно иметь дело. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого – главы ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста Христова», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украйны.

Сравнивать сечевую старшину с капитулом, а кошевого атамана с магистром ордена – величайшая пародия на европейское средневековье. Да и по внешнему виду казак походил на рыцаря столько же, сколько питомец любой восточной орды. Можно добавить, что успехи боевых действий Хмельницкого напрямую зависели от действий его союзников-татар (в том числе и печально знаменитого Тугай-бея). Главным вознаграждением татарам за помощь была возможность угнать в рабство как пленных врагов, так и жителей близлежащих сел и городов. Наконец, в своих морских и сухопутных походах сами казаки без зазрения совести грабили и обращали в рабство попавшихся им на пути христиан (на продажу тем же татарам). Татары с единоверцами подобным образом не поступали.

Пытаясь приручить эту разбойную вольницу, середине XVI века польская власть ввела реестр – список казаков, состоящих на службе польской короны. Эта мера не только не вызвала протеста в казачьей среде – наоборот, мечтой каждого степного головореза стало попасть в этот реестр, а мечтой старшин и полковников – получить от Короны дворянское звание. Тот же Хмельницкий, заключая после очередного сражения с коронными войсками мирный договор, стремился максимально увеличить пресловутый реестр. Восстания же казаков против польской власти возникали не из национально-освободительных побуждений, а по причине недовольства казаков своим неравноправным положением в сравнении с многочисленной и воинственной шляхтой. Естественно, поддерживающие повстанцев крестьяне шли в бой именно под лозунгом «ни жида, ни ляха». Кстати, и сам Хмельницкий вступил в борьбу с Короной именно как мелкий шляхтич, чьи интересы Корона не смогла защитить. Переяславская Рада была вынужденным шагом казачьей верхушки. Разбойная вольница, не желавшая никакой государственной власти над собой, зашла в своих притязаниях на равенство с польской шляхтой слишком далеко и оказалась перед угрозой уничтожения польскими войсками.

Для выхода из сложившейся ситуации рассматривались три варианта:

- Возврат с повинной под державную руку польского короля;

- Переход в подданство Оттоманской Империи (вот они, защитники Православия!);

- Переход в подданство Московской Руси.

Третий вариант, чреватый жесткой нормализацией жизни Войска Запорожского и окончанием разбойных походов, был не по нраву казачьей старшине. Но первый и второй категорически претили простым казакам и крестьянам, сохраняющим верность Православию и уставшим от польско-еврейского гнета. В итоге Хмельницкий был вынужден просить подданства у царя Московской Руси, который принял эту просьбу не без колебаний, ибо присоединение Малой Руси автоматически начинало войну с Польшей. В этой войне казачья верхушка еще при жизни Хмельницкого в очередной раз проявила себя как сборище бессовестных интриганов, а преемник Богдана Выговский без долгих раздумий пошел на прямую измену, приведшую к потере Правобережной Украины.

При Алексее Михайловиче и Петре I вмешательство Москвы во внутреннее самоуправление Малороссии было минимальным. Территория была фактически отдана на откуп алчной казачьей старшине, почувствовавшей себя наконец-то «шляхетством» и принявшейся высасывать соки из подвластных земель и людей. Главными хапугами стали, естественно, гетманы. За ними шли полковники и прочая старшина. Слабое Московское Царство не имело достаточной военной силы для удержания в повиновении этой публики. Причем старшина была сильна не столько своей боевой мощью, сколько готовностью привлечь на свою сторону иностранные войска – татар, поляков, шведов. Приходилось не только потакать злодеям, но и выделять им по их требованию в телохранители стрельцов – для защиты от своих же казаков и крестьян. Впрочем, до Переяславской Рады гетманы в качестве личной охраны частенько держали отряды татар.

Заканчивая разговор о казачестве, следует сравнить запорожских казаков с донскими, терскими, яицкими, волжскими и т.д. Главное отличие их от запорожцев состояло в том, что, также образуя «пиратские республики с набеговой экономикой», они не имели цивилизованных альтернатив Московской Руси. Их выбор был прост – либо тянуться к Москве, либо остаться один на один с чуждым по крови и вере жестоким степняком. В итоге, они, хоть и не без мучений, влились в растущее Российское государство, внеся свой немалый вклад в создание и оборону оного. Запорожцы же могли лавировать между Москвой и Варшавой, временами привлекая на свою сторону этого самого степняка.

В казачьи же времена началась культивация «антимоскальских» настроений – каждый изменник совершал свои деяния, ссылаясь на большей частью мифические жестокости и самоуправства московских наместников. С укреплением Российской Империи гетманско-старшинское влияние начинает падать. Следует заметить, что права и обязанности жителей Малороссии (за исключением евреев, доставшихся России вместе с Правобережьем Днепра после раздела Польши) ничем не отличались от прав и обязанностей великороссов. Никакой дискриминации не было.

Верхушка казачества добилась своего – полковники и есаулы получили пожизненное дворянское звание, вплоть до графского, и огромные земли с тысячами крепостных крестьян, чью свободу их предки некогда будто бы добывали. Однако Империи более не требовалось терпеливо уживаться с самоуправными и неверными степными разбойниками.

Екатерина II ликвидировала Запорожское Войско, переселив наиболее лояльную его часть на Кавказ. Оставшиеся казаки были переведены в крестьянские сословия, полки – расформированы, либо преобразованы в регулярные. Получившая дворянские титулы казачья верхушка их сохранила…

«Научное» обоснование сепаратизма

Видимо, именно эти дворяне и оставались носителями антимосковских настроений, в каковые на рубеже XVIII—XIX веков влились ставшие популярными среди русского дворянства либерально-нигилистические воззрения, пришедшие через масонские круги с Запада. В начале XIX века появляется анонимный «исторический» труд «История русов», давший старт «научному» сепаратизму. Эта грамотно составленная фальшивка стала его «идейным обоснованием». В ней утверждалось, будто единственными потомками жителей древней Руси являются малороссы, великороссы же будто бы произошли от финно-угорского племени «мосхов», воспринявшего язык от славян (малороссов), а культуру и ментальность – у Золотой Орды. Анонимного автора книги нисколько не смущало отсутствие каких-либо сведений о пресловутых мосхах, как и отсутствие культурной преемственности малороссов к Киевской Руси (каковая в Великороссии, как известно, имелась). Впрочем, Киевская Русь в книге упомянута вскользь и не подробно, только как предтеча казачества, якобы уходящего корнями в цивилизации скифов, сарматов и хазар. Казачество и гетманство объявлены древними и опирающимися на сакральные исторические традиции институтами. Малороссию никто не завоевывал – она вступала в свободные равноправные союзы с Литвой и Польшей. Вообще польско-литовские времена полны свободы и счастья. Все было хорошо, но вот изменник Хмельницкий отдал казаков-русов во власть страшных финно-монгольских мосхов…

Тут-то и началось подавление самобытной цивилизации азиатскими сатрапами, боль, мрак и деградация. Особо ярко описаны дикие зверства «москалей», высосанные автором из пальца с заставляющими холодеть кровь подробностями. Оказывается, несчастных мазепинцев царские нелюди пытали «батожьем, кнутом и шиною, то есть разженым железом, водимым с тихостью или медленностью по телам человеческим, которые от того кипели, шкварились и воздымались». И это при том, что сообщники Мазепы вообще не подвергались никаким репрессиям, даже конфискации владений!

Не отягощенная доказательствами, фальшивка, тем не менее, произвела сильное впечатление на прозападную «образованщину». Фактически именно тогда стремление к украинской обособленности от «москалей» стало частью идеологии прозападной фрондирующей русофобской интеллигенции. Мотивы «Истории Русов» находят отражение в поэзии небезызвестного заговорщика Рылеева. Он, в частности, пишет поэму «Войнаровский» о племяннике Мазепы. Герой поэмы, как и его малопочтенный дядюшка, показан бескорыстным борцом против «жестокой московской тирании». Не обходится и без рафинированной русофобии (это русский поэт, «освободитель русского народа!»):

Ее тоски незрел москаль,

Она ни разу и случайно

Врага страны своей родной

Порадовать не захотела

Ни тихим вздохом, ни слезой.

Она могла, она умела

Гражданкой и супругой быть.

Если не считать небольшой группы казакоманов, то не только в простом народе, но и в образованном малороссийском обществе времен Рылеева редко встречались люди, способные назвать «москаля» «врагом страны своей родной». Не трудно отсюда заключить о роли поэм «великоруса Рылеева». Облаченный им в римскую тогу казачий автономизм приобретал новизну и привлекательность, роднился с европейским освободительным движением, льстил местному самолюбию. Сословные путчи гетманской эпохи возводились в ранг жертвенных подвигов во имя свободы, а добычники и разбойники выступали в обличие Брутов и Кассиев.

До начала XX века малороссийский сепаратизм являлся достоянием малочисленных кружков провинциальных интеллектуалов. Он был тогда неинтересен широким массам населения и абсолютно не склонен к насилию. По карпатским горам не ходили «курени» вооруженных головорезов с трезубами на фуражках, полки Петлюры не штурмовали Киев… Но идеология грядущих кровопролитий закладывалась именно тогда. Вспоминается небезызвестная статья Ленина «Памяти Герцена», кратко, емко и живо описывающая историю революционного движения в России XIX века. Слегка подправив, можно получить аналогичную характеристику малороссийского сепаратизма. К этой параллели между «украинским национализмом» и левым революционным движением мы еще вернемся.

В XIX веке «украинство» было уделом малочисленных, но деятельных энтузиастов. Как правило, они сходились в масонских ложах или иных организациях масонского типа, имеющих тесные связи с аналогичными польскими структурами. И у тех и у других пользовалась популярностью идея своеобразного «панславизма». Объединения всех славян кроме … великороссов («мосхов»!).

Надпись «Jednosc Slowianska» на гербе ложи «Соединенных Славян» однозначно указывала на центр, вокруг которого, по мысли устроителей, должны объединяться славяне. Подобных лож этих было немало: «Рассеянного мрака», «Тамплиеров», «Любовь к истине», «Польское патриотическое общество», «Общество малороссов», «Союз благоденствия». Последнее памятно даже по советским учебникам истории. Как одна из организаций декабристов. Впрочем, это не единственное пересечение…

Материалы следственной комиссии по делу декабристов изобилуют показаниями, проливающими свет на геополитические замыслы заговорщиков. В их планы входило предостановление суверенитета не только Польше, но и Малороссии. «Масонские ложи признаны были, по-видимому, наиболее удобный формой встреч и единения двух российских фронд — декабристской и украинствующей».

После разгрома декабристов (и роспуска большинства масонских лож) к «украинству» подключились и низшие по отношению к дворянству сословия (пресловутые разночинцы). Наиболее известным обществом, пропагандирующим украинские ценности, было «Братство Кирилла и Мефодия», в котором ведущими идеологами являлись Шевченко, Кулиш и Костомаров. Последний, будучи великороссом по происхождению и культуре, увлекся «украинством» уже после окончания университета.

«Мною овладела какая-то страсть ко всему малороссийскому, – писал Костомаров. – Я вздумал писать по-малорусски, но как писать? Нужно учиться у народа, сблизиться с ним. И вот я стал заговаривать с хохлами, ходил на вечерницы и стал собирать песни».

Общество воспевало те же ценности, что и «История русов», с которой его члены были хорошо знакомы. В пропаганде наиболее преуспел Шевченко – талантливый поэт, по происхождению крепостной крестьянин. Изведав с детства все «прелести» крепостничества, он возненавидел не сословные пережитки, оставшиеся от феодальных времен, а «москалей», будто бы поработивших свободную Украину. В стихах он воспевал казачество, представляя его (в точности как в «Истории Русов»!) древним демократическим обществом, ведущим борьбу за независимость и свободу народа. Врагами же были представлены не только татары, турки и поляки, но и «москали»:

Ляхи були – усе взяли,

Кров повипивали,

А москалЁ й свЁт Божий

В путо закували.

Впоследствии Костомаров и Кулиш, подробнее изучив историю казачества, сменили былые восторги на боле трезвую оценку. Кулиш даже ответил стихами на шевченковские гимны казачеству:

Не героЁ правди й волЁ

В комишЁ ховались

Та з татарином дружили,

З турчином еднались.

…………

ПавлюкЁвцЁ й Хмельничане,

Хижаки – пьяницЁ,

Дерли шкуру з УкраЁни

Як жиди з телицЁ,

А зЁдравши шкуру, мъясом

З турчином дЁлились,

Поки всЁ поля кЁстками

БЁлим покрились.

Но это было потом. А до своего закрытия братство сделало немало для пропаганды «отдельной нации» и, конечно же, «отдельного языка». Язык этот был создан (как словарь и набор грамматических правил) энтузиастами во главе с Иваном Котляревским – поэтом и этнографом, хотя попытки создания малороссийской письменности, отличной от «московской», предпринимались и до него. Как известно, язык любого многочисленного и занимающего немалое жизненное пространство народа состоит из большого количества различных местных диалектов, особо популярных в сельской местности или у городских низов. Иногда эти диалекты столь сильно отличаются друг от друга, что их носители с большим трудом могут общаться. Общепринятый стандарт литературного языка, в числе прочих функций, связывает эти диалекты в единое целое, обогащая их и обогащаясь от них сам. Нередко лингвисты пытаются формализовать местный диалект (наречие), создав для него набор правил грамматики. Этим, например, занимался Лев Толстой, пытаясь писать на наречии крестьян Тульской губернии. Котляревский объединил несколько различных (!) наречий, употребляемых в губерниях Малой Руси и, слегка изменив алфавит и грамматику, объявил полученное украинским литературным языком. Сложно судить, сколь удачно у него это получилось, но пресловутое «шо?», давно уже ставшее визитной карточкой «хохла»-провинциала, в этом языке отсутствует.

Можно также привести воспоминания Ю. И. Мухина, окончившего в городе школьную десятилетку (в том числе и курс украинского языка) и попытавшегося на этом языке объясняться в родной деревне на Черниговщине. Его никто не понял.

В середине XIX столетия многочисленные поклонники нового языка стремятся придать ему официальный статус – вплоть до издания на нем государственных документов и преподавания его в школах. Печатные издания на «мове» выходили и раньше: «Украинский журнал», «Украинский альманах», «Сноп» и другие. Не менее половины всех изданий печаталась в Петербурге – центре российской либеральной мысли, куда перебралась изрядная часть украинофилов. Напомню, это происходило в николаевской России, где вся легальная печатная продукция подвергалась цензуре, а нелегальная преследовалась. То есть запретов украинского языка как такового не было.

В 1861 году украинофилам приходит в голову издать на «мове» Высочайший манифест об освобождении крестьян. На беду, словарный запас «мовы» не включал в себя необходимых слов из высокопарно-бюрократического лексикона, которые пришлось выдумывать на ходу, коверкая русские и польские слова. В итоге получился текст, куда менее понятный малороссийскому крестьянину, нежели оригинал манифеста на русском. Это дало массу поводов для острот, вкупе с недавним переводом Библии, содержавшим перлы типа «Хай дуфаэ Сруль на Пана!» («Да уповает Израиль на Господа!»). Тем не менее, министерство народного просвещения дало разрешение на печатание учебников нового языка и преподавание его в школах. Но тут грянуло очередное польское восстание, розыск по делу которого показал, что повстанцы имели определенные связи с украинофилами и выпускали на «мове» прокламации. Это спровоцировало пресловутый «валуевский указ». Министр внутренних дел Валуев сказал свое веское слово о том, что «самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный, влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных России и губительных для Малороссии».

В связи с этим было запрещено издавать на новом языке какую-либо печатную продукцию, кроме беллетристики. Запрет действовал около года, но шума в либеральных кругах он наделал немало. Российская власть обвинялась, помимо традиционного уже «удушения свободы», в ненависти к исконным малороссийским культуре и языку. Поднятый «валуевским указом» резонанс способствовал оттоку украинофилов в австрийскую Галицию…

Руськие в Галиции

В Галиции жизнь шла по иным законам. Оторванная еще в XIII веке от остальных русских княжеств, территория бывшей Галицкой Руси стала собственностью государств и народов иной, католической культуры. Заключенная в 1596 году Брестская церковная уния предназначалась для постепенного окатоличивания русского православного населения, находившегося под жестоким крепостническим гнетом польских помещиков и евреев-арендаторов. Эта политика давала свои всходы – русским по происхождению и языку людям постепенно прививалась чуждая им религия и ментальность.

Подобную трансформацию претерпели в свое время хорваты и боснийские мусульмане. Фактически велось целенаправленное выведение нового народа, враждебного своим историческим корням, вере и культуре, этакая «хорватизация» Руси. Наконец, в жилах галичан прибавилось немало чужой крови, прежде всего венгерской. И тем более удивительно, что в такой обстановке оставались люди, свято хранившие свою «русскость» и верность православию.

После Третьего Раздела Польши Галицкие земли достались Австро-Венгерской короне вместе с населением – русскими крестьянами и польскими помещиками, посредством которых имперские чиновники управляли краем. Последние никак не изменили своего отношения к подневольным «хлопам». Никуда не делась и униатская церковь.

Однако, во время революции 1848 года (происходившей, по странному стечению обстоятельств, практически во всех европейских странах), австрийские поляки выступили против пошатнувшейся власти Кайзера. Крестьяне, ненавидящие своих угнетателей, поддержали имперскую власть, исходя из принципа отрицания отрицаний: «если паны против Кайзера, то мы за Кайзера». Кроме того, русские войска Паскевича оказали «лоскутной империи» решающую помощь в подавлении национальных восстаний в Венгрии и австрийской части Польши.

Вена была обязана как-то отметить подобную верность изменением статуса населения, и в 1848 году во Львове была создана «Главная Руськая Рада» – центр, формирующий требования лояльного Австрии русского населения к короне и занимающийся пропагандой русских культурных ценностей. Политические требования, прежде всего, состояли в предоставлении равноправия с поляками и отделении Восточной Галиции от Западной (более ополяченой). Культурные – в предоставлении права образования, печати и делопроизводства на родном языке. Причем собравшийся в 1848 же году «Собор Руських Ученых» пришел к выводу о «необходимости установления единообразной грамматики и единообразного правописания для всего руського народа в Австрии и России». То есть речи об «отдельном нерусском» народе не велось даже в 1848 году в австрийской Галиции!

Издавались газеты на русском языке, например, «Слово» Якова Головацкого. Сам Головацкий поначалу хотел создать письменность для русинского «языка» (еще одну!), но, ввиду наличия развитого общерусского языка, счел это нецелесообразным. В 1865 году в «Слове» появилась программная статья, в коей утверждалось, что русины – часть единого русского народа, занимающего территорию от Карпат до Камчатки.

Многочисленных среди галицийской интеллигенции сторонников воссоединения с Россией стали называть «объединителями» или «москвофилами». Их противников, составлявших поначалу меньшинство – «народовцами». Последние напирали на то, что разговорный язык галицийских крестьян, вобравший в себя за 500 лет иноземного владычества немало польских, немецких и венгерских слов, является языком «отдельным», нерусским.

Создававшийся ими литературный язык куда более отличался от языка Котляревского и Квитка-Основьяненко куда сильнее, нежели последний – от литературного русского.

Конечно же, подобные тенденции не могли не вызывать беспокойства как у королевской администрации, так и у польских помещиков, по-прежнему владевших землями в Галиции. И те, и другие, примирившись между собой, повели вместе с униатской церковью атаку на «москвофилов-объединителей», горячо поддерживая «народовцев». В какой-то мере процессу способствовали и ограничения на украинскую печать в России. Обиженные деятели малороссийской культуры потянулись в Галицию: Кулиш, Нечуй, Драгоманов.

Это давало повод «народовцам» говорить о преследовании в России самобытной малороссийской культуры и давлении властей на ее наиболее видных представителей. Таким образом, в Галиции возник центр формирования политического малороссийского сепаратизма. Продолжали появляться и околонаучные «теоретические обоснования».

В 1858—1861 годах вышел в свет трехтомный труд профессора Франциска Духинского (малоросса по происхождению, поляка по воспитанию) под заглавием «Основы истории Польши и других славянских стран». Он продолжал тенденции «Истории Русов», выставляя великороссов «азиатами туранской ветви», а малороссов и галичан – истинными славянами, ближайшими родичами поляков и единственными наследниками Киевской Руси. Этим бредом наиболее ярые сепаратисты питаются до сих пор…

При столь мощной поддержке «народовцы» начали теснить «москвофилов». Появляется объединение «Просвита», газеты «Правда», «Дило», «Зоря», «Батькивщина» и многие другие. При этом «народовцы» становятся вполне проавстрийским, проправительственным сообществом. Их деятельность полностью устраивает и поляков, и австрийцев. Именно в этот период выдумываемая «нация» кем-то была названа «украинской». В самом деле, после столетий неудачной полонизации русинов началась куда более успешная «украинизация», а идея объединения Руси под Царской православной короной сменяется идеей «объединения Украины» под короной австрийской, католической.

К концу XIX века малороссийский сепаратизм с центром в Галиции приобретает ту идейную «начинку», которая существует по сегодняшний день: вместе с «просвещенной» Европой под хоругвями католической церкви против православного Московского «азиатского варварства».

Относительно спокойный XIX век из начала века XXI-го видится неким инкубационным периодом, когда страшные чудовища вызревают в яйцах, цистах или чревах вынашивающих их идей. Пройдет совсем немного времени, и, окрепшие, многократно усиленные техническим прогрессом, они вырвутся на волю, оставляя на своем пути множество мертвых тел ничего пока не подозревающих мирных людей, лежащие в дымящихся руинах разоренные страны, развалившиеся в одночасье великие империи. Но живущие на рубеже XIX—XX веков прекраснодушные образованные люди с умилением глядят на вылупляющихся монстров вместо того, чтобы вовремя свернуть им шеи, пока есть такая возможность…

Последнее затишье

В начале ХХ века человечество в массе своей считало, что наступила эра мира и благоденствия. Искусство уничтожения себе подобных достигло таких непредсказуемых доселе высот, что мало кто предполагал возможность новых войн и потрясений. Назревающие в глубине нарывы, не замеченные большинством, медленно гноились, и до воспаления было относительно далеко. Не являлся исключением и малороссийский сепаратизм. Оставаясь достоянием небольшого круга энтузиастов, он не вызывал опасений у дряхлеющей власти и воспринимался ею как некое чудачество. Революция 1905—1907 гг., серьёзно потрясшая Россию, не вызвала к жизни никаких сепаратистских порывов в Малороссии, хотя другие прецеденты сепаратизма на фоне паралича власти имелись. В частности, известная кровавыми флотскими мятежами Южнорусская республика со столицей в Одессе. Именно «русская» (хотя русских в одесском «правительстве» не наблюдалось вовсе), а не «украинская». То есть сепаратистские устремления имели не национальный, а региональный характер. Нет никаких сомнений, что имея на руках «украинскую карту», неудачливые сепаратисты не преминули бы её разыграть в качестве главного козыря, требуя «национального суверенитета», «самоопределения нации» или «освобождения от оккупантов». Но они просто не имели понятия, никогда не слышали о такой нации, как «украинцы».

После создания Думы в ней не было представлено никаких украинских политических партий и фракций. По той же причине – такие понятия, как «украинский народ», «украинская нация» были неизвестны широким массам населения. Как писал впоследствии самостийный премьер марксист И. Мазепа, «почти не было заметно проявления какого-нибудь широкого, массового национального движения»,.. «едва мерцал маленький огонек политической активной украинской интеллигенции» (И. Мазепа."Украина в огне и буре революции", стр. 8).

Однако для «украинствующих» деятелей смута 1905—1907 гг. не прошла даром. Открытые столкновения защитников Империи с её противниками, прежде всего сторонниками левых подпольных и полуподпольных партий всех оттенков, укрепили последних, дали им боевой опыт и уверенность в своих силах. Впоследствии многие из них из доступных способов выражения ненависти к Империи выбрали именно «украинство».

Типичный представитель этой когорты – марксист Дмитрий Донцов, дважды арестованный в Киеве, выпущенный на поруки и уехавший в Галицию, недоступную царскому правосудию. Его марксистские убеждения быстро перетекают в «украинствующие», и вскоре он становится одним из ведущих деятелей «нации». Другим видным теоретиком и практиком стал Михаил Грушевский – талантливый выпускник Киевского университета, уехавший ещё в 1894 году в Галицию. Грамотно маневрируя между галицийскими «народовцами» и их российскими единомышленниками, он фактически объединил поборников казачьей вольницы и верных слуг Австро-Венгерской короны. Его труды отличались от оголтелой лжи Духинского большей наукообразностью, однако преследуемую цель он ещё в 1899 году обрисовал с предельной откровенностью: «Нашим идеалом должна быть независимая Русь-Украина, в которой бы все части нашей нации соединились в одну современную культурную державу». Эти два деятеля по сей день считаются примерно такими же классиками «украинского национализма», как Маркс и Ленин у коммунистов.

Первая кровь

Начало I мировой войны было встречено патриотическим подъемом всего населения Российской Империи, не исключая Малороссию. Как пишет сепаратист Д.Дорошенко, на Украине «мобилизация проходила бодро, даже с некоторым подъемом». Местные украинофилы, в том числе издававший в Москве на русском языке журнал «Украинская жизнь» С.В. Петлюра, от имени всех «сознательных украинцев» продекларировали свои верноподданнические чувства к Империи.

Австрийская же Империя немедленно бросила в бой всю «народовскую» рать. Для создания видимости «национальной свидомости» по российскую сторону фронта из нескольких недавних эмигрантов из России, в том числе уже упомянутого Д.Донцова, был создан официальный пропагандистский орган — «Союз Визволення Украiни». Уже 4 августа 1914 года СВУ выпустил обращение к русским солдатам из Малороссии с призывом к государственной измене. Вскоре СВУ перебазировался из Галиции в Вену, где получал поддержку и указания непосредственно из австрийского генштаба.

СВУ развернул широкую (благо, австрийцы денег не жалели) и грамотную пропаганду по всем возможным направлениям: иностранные державы уведомлялись о существовании «украинской нации» и её стремлении создать из Галиции и Малороссии автономный край в рамках Австро-Венгрии; свезенным в лагеря «повышенной комфортности» русским солдатам-малороссам объяснялась необходимость борьбы за «истинную родину»; наконец, возобновлялись старые связи с украинствующими социалистами в самой Малороссии, вплоть до отправки эмиссаров.

Тем не менее, эффективность этой пропаганды до 1917 года оставалась ничтожной – абсолютное большинство украинцев считало себя неотъемлимой частью русского народа и сохраняло верность Престолу и Отечеству.

В самой Галиции закипели бурные страсти. Десятилетия «народовской» пропаганды не прошли даром – часть населения, прежде всего интеллигенцию, удалось «украинизировать». Люди, веками называвшие себя руськими, разделились на русских («москвофилов») – сторонников единения с Россией и «украинцев» («мазепинцев») – верноподданных Австро-Венгрии, придерживающихся позиций СВУ. При поддержке властей «мазепинцы-народовцы» заняли ключевые позиции в русинском обществе. И до войны между ними возникали столкновения, доходящие до кровопролитий. С началом же боевых действий ожесточенность приобрела ужасающий размах. Наиболее серьезно пострадали «москвофилы», ибо вся мощь австрийской власти поддерживала «мазепинцев». По их доносам (впрочем, зачастую и без всяких доносов) производились облавы и аресты, заканчивавшиеся либо «судебной» (когда обвинению для смертного приговора могло хватить одного свидетельского показания), либо бессудной расправой, часто холодным оружием. В расправах, помимо австрийских вояк, участвовали местные добровольцы из «украинцев», цыган и евреев. Тех, кого не убивали сразу, отправляли в концлагеря в глубине Австрии, откуда мало кто возвращался. Особенно страшную известность получил лагерь Талергоф. Террор «мазепинцев» можно сравнить разве что со случившемся в следующей Мировой войне хорватским геноцидом сербского населения. Степень накала ненависти и цинизма можно проиллюстрировать вот этой «веселой» песней «мазепинских» добровольцев – «сечевых стрельцов»:

Украiнцi п`ють, гуляють,

А кацапи вже конають.

Украiнцi п`ють на гофi,

А кацапи в Талергофi.

Де стоiт стовп з телефона,

Висить кацап замiсть дзвона

Уста йому посинiли,

Чорнi очi побiлiли,

Зуби в кровi закипiли,

Шнури шию переiли

Напоминаю, песенку эту «украинцы» распевали не про русских солдат, пришедших в Галицию, а про своих единокровных односельчан, соседей, родню – тех, кто не захотел отказываться от своей крови и памяти предков.

По занятии русскими войсками Галиции в отношении наиболее злостных «украинцев» с целью обеспечения безопасности тыла был также проведен ряд мер репрессивного характера. Их никто не морил голодом, не забивал насмерть, не колол штыками, не вешал и не расстреливал. Их просто вывезли вглубь Империи, подальше от линии фронта. Кроме того, отступающие войска, уходя, эвакуировали «москвофилов», чтобы не оставлять их на расправу врагу.

И то, и другое переселение было впоследствии представлено в сепаратистской историографии как «массовое насильственное выселение украинцев из родных мест», сопровождавшееся высосанными из засаленного пальца леденящими кровь подробностями.

Другая претензия к русским властям – ограничения деятельности украинских общественных организаций и печати. Действительно, это явление имело место. Хитрые сепаратисты, правда, забывают пояснить, что под «украинскими» они понимают «мазепинские» организации и печать, расплодившиеся благодаря поддержке австрийцев, подавлявших «москвофилов». Естественно, что любая армия в зоне боевых действий не стала бы терпеть враждебное политическое течение, ориентируясь на течение дружественное. «Москвофилы» же всячески поддерживались, чему является свидетельством, например, обращение Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича, датированное 18 августа 1914 года:

«Русскому народу

Братья! Творится Суд Божий! Терпеливо, с христианским смирением, в течение веков, томился Русский народ под чужеземным игом, но ни лестью, ни гонением нельзя было сломить в нем чаяний свободы. Как бурный поток рвет камни, чтобы слиться с морем, так нет силы, которая остановила бы русский народ в его порыве к объединению.

Да не будет больше Подъяремной Руси! Достояние Владимира Святого, земля Ярослава Осмомысла и князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузят стяг единой и неразделимой России. Да свершится Промысел Божий, благословивший дело великих собирателей земли Русской. Да поможет Господь царственному своему помазаннику, Императору Николаю Александровичу всея России, завершить дело Великого Князя Ивана Калиты. А ты, многострадальная братская Русь, встань на сретение Русской рати. Освобождаемые Русские братья! Всем вам найдется место на лоне Матери — России. Не обижая мирных людей, какой бы ни были они народности, не полагая своего счастья на притеснение иноземцев, как это делали швабы, обратите меч свой на врага, а сердца к Богу, с молитвой за Россию и за русского царя.

Николай».

С отступлением 1915 года закончился первый короткий период воссоединения Галицкой Руси с Россией. Наличие массовых симпатий к Русской Армии, массовое бегство перед возвращающимися австрийцами показали, что Галиция – это не завоеванная чужая земля, но освобожденная своя. Сепаратисты обвиняют русские власти в массовой «русификации» Галиции. Но на самом деле это была не русификация, а ликвидация последствий многовекового чужого польско-немецкого католического владычества.

По мере затягивания войны и неудач на фронте, в тылу начали расти пораженческие настроения. Ряд радикальных антиправительственных партий (прежде всего – большевики) начали пацифистскую антивоенную агитацию. Среди них было несколько украинствующих объединений, прежде всего, молодежных, например, Украинская Социал-демократическая Рабочая Партия (в которой одно время состоял и Д.Донцов). Помимо антивоенных лозунгов эти собратья большевиков выдвигали требования о создании украинского государства, не получившие никакой массовой поддержки.

Отсутствие до 1917 года каких бы то ни было сколько-нибудь массовых сепаратистских выступлений фактически признают сами сепаратисты, не упоминая ни об одном из них. В годы войны украинцы чувствовали себя неотъемлемой частью единого русского народа. Миллионы русских солдат, офицеров и генералов – уроженцев Малороссии – честно исполняли свой воинский долг наравне с другими русскими воинами.

Смута 1917 года. Первый опыт суверенности

Февральская революция была встречена в Киеве и других малороссийских городах так же, как и во всей России. После обнародования известия об отречении Императора в городской Думе собрались представители партий и общественных организаций, в том числе и революционных, и избрали Исполнительный Комитет. Сепаратисты на этом собрании как организованная сила представлены не были.

К 22 марта была также создана Центральная Рада, выразившая готовность высказать на Всероссийском Учредительном Собрании «волю украинского народа».

Главным её заправилой стал приехавший в Киев из Москвы Михаил Грушевский.

«Официально украинский парламент состоял из 600 депутатов, избранных населением и двухмиллионной армией сторонников украинской республики на фронте. Немедленно по получении депутатских карточек мы произвели подсчет находившихся в зале депутатов (на этом заседании решался вопрос о подчинении Временному Правительству и были мобилизованы все силы). Украинских депутатов в Раде оказалось 117 человек. Из них 1 священник, 20-25 представителей интеллигенции, несколько крестьян, остальные – солдатские шинели, мирно дремавшие в креслах. Мы сейчас же избрали своего представителя в мандатную комиссию. Появление его в комиссии вызвало в рядах украинцев настоящую панику. Пользуясь малокультурностью и растерянностью секретаря, наш уполномоченный завладел папкой с депутатскими документами и принялся за их внимательное изучение. Вечером мы собрались, чтобы выслушать его доклад. Доклад не вызывал никаких сомнений. Никаких выборов в Центральную Раду нигде не было. Депутаты из армии заседали на основании удостоверений, что такой-то командируется в Киев для получения в интендантском складе партии сапог; для отдачи в починку пулеметов; для денежных расчетов; для лечения; и т. п. Депутаты «тыла» имели частные письма на имя Грушевского и других лидеров, приблизительно одинакового содержания: «посылаем, известного нам»… В конце – подпись председателя или секретаря какой-нибудь партийной или общественной украинской организации. Наш представитель успел снять копию с полномочий депутатов г. Полтавы. Все они были избраны советом старшин украинского клуба, в заседании, на котором присутствовало 8 человек. Всего депутатских документов оказалось 800. На официальный запрос, секретарь смущенно ответил, что здесь все документы. Остальные депутаты (около 300) – это Грушевский, Винниченко, Норш и другие члены президиума, которым «передоверены» депутатские полномочия и каждый из них равняется 10-15-25 депутатам. Наконец, пояснил секретарь, часть депутатов еще не успела зарегистрироваться, но таким, успокоил он, мы выдаем вместо депутатских билетов, только квитки на обед. Тайна украинского парламента была разоблачена. Мы, сложили свои полномочия и ушли из Рады». («Что надо знать об Украине». Ю. Макаров, стр. 87, Буэнос-Айрес, 1939.)

Дестабилизирующим фактором стали галичане-самостийники, в большом количестве появившиеся в Киеве. Часть из них пришла из лагерей военнопленных, некоторые пробрались через начавший разваливаться фронт. Среди них были австрийские офицеры Мельник и Коновалец. Галичане позиционировали себя носителями украинского начала, однако население Киева изначально встречало их весьма настороженно, вплоть до враждебности. Однако «украинство» наряду с «социализмом» неуклонно входило в моду дорвавшейся до долгожданной атмосферы вседозволенности фрондирующей интеллигенции. Впрочем, не только интеллигенции. В разваливающейся Русской Армии приобрел немалую популярность лозунг о создании «украинских революционных вооруженных сил», которые обороняли бы от немцев непосредственно малороссийские земли. Увидев в этом хороший повод для дезертирства, многие солдаты-малороссы писались «украинцами» и, самовольно покинув свои части, толпами слонялись по Киеву. В конце апреля они провели свой, дезертирский (!) митинг, на котором сформировали «Первый украинский имени Богдана Хмельницкого полк», непрерывно пополняемый дезертирами и не помышляющий ни о какой отправке на фронт. Вскоре был сформирован ещё один «полк»:

«В ночь на 5 июля, группа украинцев-солдат, около 5 000, которая проходила распределительный пункт и, самовольно, вопреки распоряжению Генерального Комитета, назвала себя полком имени гетмана Полуботка, захватила арсенал, вооружилась и поставила караулы около 2 государственных учреждений. Генеральный Секретариат немедленно предпринял решительные меры для восстановления порядка» (Телеграмма В.Винниченко в Петербург).

Единственная «удачная» попытка отправить на фронт эшелон «богдановцев» привела к тому, что, не уехав от Киева и на 10 километров, они спьяну устроили стрельбу, были разоружены ещё не успевшими разложиться войсками и отправлены обратно в Киев.

Центральная Рада стала ангелом-хранителем «украинских полков», чувствовавших себя в Киеве как на курорте.

В целом обстановка в Киеве отличалась от обстановки в Петербурге разделением местных революционеров на сторонников Временного Правительства и поборников социалистической Центральной Рады – членов растущих, как грибы, «национально свидомых» партий. Последние, для демонстрации своей возросшей в атмосфере революционного хаоса силы, провели три крупных мероприятия: «Украинский Национальный Конгресс», «Украинский Военный Съезд» и «Крестьянский Съезд».

Состав делегатов на всех трех мероприятиях был достаточно случайным и не мог претендовать на какую-либо легитимность. На них выдвигались лозунги социально-автономистского и антивоенного характера, без претензий на самостийность.

В обстановке хаоса и усиливающейся пропаганды Центральная Рада набирала всё большую популярность и постепенно переходила к открытому конфликту с петербургским Временным Правительством, которое, в свою очередь, не решалось (да и было неспособно) предпринять меры по обузданию её деструктивной деятельности.

25 июня был выпущен первый Универсал (обращение к народу), содержащий неприкрытые угрозы вперемешку с уверениями в своей приверженностью к сохранению единой России. Через несколько дней был образован Генеральный Секретариат Украинской Центральной Рады – правительство Украины. 2 июля, на организованной Радой прогулке на пароходе по Днепру Винниченко высказал угрозу возможного открытия фронта перед немцами и строительства суверенитета под их покровительством. 13 июля прибывший в Киев Керенский фактически признал Центральную Раду верховной властью на Украине, подписав с нею соглашение о разделе полномочий, в котором, по словам профессора Нольде: «на скорую руку, между двумя поездами, три русских министра и проф. Грушевский договорились в деле создания Украинского государства»… «неопределенному числу российских граждан, которые живут на необозначенной территории, приказано подчиняться государственной организации, которую они не выбирали и во власть которой теперь их отдают, без каких бы то ни было серьезных оговорок. Российское Правительство, не знало даже, кого оно передало в подданство новому политическому творению…».

В этой обстановке Рада выпустила второй Универсал, в котором говорилось следующее: «Мы, Центральная Рада, которая всегда стояла за то, чтобы не отделять Украину от России, чтобы, совместно со всеми ее народами, идти к развитию и благоденствию всей России и к единству ее демократических сил, с удовлетворением принимаем призыв Правительства к единству».

Фактически же произошла передача административного аппарата от Правительства Центральной Раде. В это же время в малороссийских городах были проведены выборы в местные Советы, в которых участвовали помимо общероссийских партий и «украинские», как сторонники «федерализма» в составе России, так и поборники «самостийности». Из 870 гласных «федералисты» набрали 128 мест, ярые поборники отделения не были представлены вовсе. Даже в Киеве городским головой стал великоросс Рябцов, а его заместителем еврей Ринцбург. Выборы показали реальное настроение населения Малороссии. Впрочем, организованные и сплоченные «свидомые» уже не особенно спешили с ним считаться. После сентябрьского выступления Корнилова, которому воспротивились революционеры всех мастей, в Киеве появились хорошо вооруженные отряды пробольшевистски настроенных рабочих, вовсе не спешившие сдавать полученное ими оружие. В итоге, по получении известий о перевороте в Петрограде, после трехдневных уличных боев, закончившихся разменом пленными и отъездом из Киева казаков и юнкеров, большевики при сочувственном нейтралитете Центральной Рады сломили сопротивление верных Временному Правительству сил и 17 ноября глава киевских большевиков Леонид Пятаков телеграфировал Ленину о полной ликвидации сопротивления сторонников Временного Правительства. Во время боев войска, подчиненные Центральной Раде, периодически присоединялись к большевикам. В частности, именно они напали на подразделения чехословацкого корпуса, а представители Рады склонили чехов к нейтралитету. На территории остальной России объявленные украинскими части также охотно присоединялись к большевикам, помогая последним подавлять немногочисленные очаги сопротивления. Одержав победу над сторонниками Временного Правительства, большевики приступили к установлению своей власти на местах и действенной агитации в войсках Центральной Рады, грамотно избегая открытых с ней столкновений. В этой обстановке президиум Рады выпустил третий Универсал, в котором подтвердил свое желание оставаться в составе России: «не отделяясь от Российской Республики и сберегая ее единство, мы твердо станем на нашей земле, чтобы нашими силами помочь всей России; чтобы вся Русская Республика стала федерацией равных и свободных народов».

Большевики же, не теряя времени, сформировали в Харькове альтернативное Раде правительство, заявившее о взятии власти на Украине. До середины января 1918 года большевики укрепляли свою власть, перебраниваясь с Центральной Радой и обвиняя друг друга в «контрреволюционности», и в итоге Киев остался последней территорией, подконтрольной Раде.

В этих условиях Рада выпустила четвертый, последний Универсал, в котором объявила о выходе Украины из состава России: «Отныне Украинская Народная Республика становится самостоятельной, ни от кого независимой, вольной, суверенной Державой Украинского Народа».

Много слов было посвящено Ленину и компании, будто бы организовавшим интервенцию «суверенной Державы»: «Петроградское Правительство Народных Комиссаров, чтобы вернуть под свою власть свободную Украинскую Республику объявило войну Украине и насылает на наши земли свои войска – красногвардейцев-большевиков, которые грабят хлеб наших крестьян и без всякой платы вывозят его в Россию, не жалеючи даже зерна, приготовленного для посева; убивают невинных людей и сеют везде беспорядок, преступления и бесчинство».

О харьковском правительстве, а также о захвате власти на всей территории Украины своими, украинскими, большевиками, в Универсале не было сказано ни слова. Из текста следовало, что речь идет о нападении одной суверенной державы на другую. Видимо, это делалось с дальним прицелом на будущее. И в самом деле, даже современные сепаратисты любят ссылаться на этот важнейший государственный документ, принятый 49 членами Малой Рады (президиума), из которых 4 было против и 6 воздержалось. Зачитав этот универсал перед всем составом Рады, Винниченко изрек: «Я уверен, что основы этого Универсала приведут нас к федерации социалистических республик всего мира». Рада ему устроила овацию.

После обнародования этого эпохального документа, фактически ставшего первой «декларацией о суверенитете» Украины, Рада занялась бурной дипломатической деятельностью, в основном направленной на собственное международное признание и заключение мира без аннексий и контрибуций. Увы, признана она оказалась только немцами, ведущими в Бресте мирные переговоры. Те, видя готовность Рады отдать Украину Германии в качестве вассала (что и было изначальной целью Германии на Восточном фронте), предпочли договариваться именно с делегацией Рады, а не харьковского правительства, которая также прибыла в Брест.

В итоге помимо мирного договора (в котором в числе прочего был пункт о предоставлении немцам 1 млн тонн продовольствия) было подписано «Обращение украинского народа к немецкому народу с просьбой о вооруженной помощи».

Пока велись переговоры, большевики приступили к штурму Киева. Желающих защищать Центральную Раду нашлось немного, и после неудачного штурма и бомбардировки Киева (большевистские части тоже не обладали высоким боевым духом), Рада приняла решение об эвакуации себя самой и верных ей войск, в количестве не более 3000 человек. Большая часть находившихся в Киеве полков, а также не менее 15 тысяч офицеров Русской Армии оказались равнодушны к судьбе Рады.

Вошедшие в город большевики, уже успевшие с ноября хлебнуть человеческой крови, устроили своим возможным противникам жестокую расправу. Особенно сильно досталось русским офицерам, сохранявшим нейтралитет…

Так закончился первый период украинской суверенности. Из этой короткой, но бурной истории можно сделать несколько выводов:

- Революция на Украине была социальной, как и на всей остальной территории Российской Империи. Недовольство сословными пережитками, неумной политикой Николая II и затянувшейся войной создало благодатную почву для агитации большевиков и прочих революционных партий. О существовании же «украинской нерусской нации» в начале событий население Малороссии даже не догадывалось.

- Небольшое количество сплоченных энтузиастов какой-либо идеи смогло в рекордно короткие сроки сделать её весьма популярной. Словно выпущенный из бутылки джинн, «национальная свидомость» обрела довольно большое количество сторонников.

- На пройденном этапе (март 1917 – февраль 1918) «украинство» продолжало оставаться достоянием людей левых, в том числе марксистских взглядов. Ни о каком консерватизме, присущем любому настоящему национализму, не могло быть и речи.

- Падение Центральной Рады произошло, прежде всего, благодаря действиям своих, украинских большевиков, а не «агрессии с Северо-Востока». Несомненно, петроградские большевики оказывали определенную помощь своим малороссийским собратьям (прежде всего примером и группами агитаторов), но эта помощь не оказала решающего воздействия на ход событий, разве что несколько их ускорила.

Успех «украинской идеи», прежде всего, можно объяснить желанием части обывателей спрыгнуть с общероссийского корабля, ведомого неумными правителями к катастрофе, а не «национальным пробуждением» после многовекового «угнетения в тюрьме народов».

Автор: историк Константин Чернолапенко, опубликовано 26 января 2004 года в журнале «Русский образ» (№№2,3)